Мастерицаревниво заметилаоживление взглядаклиента, прикрылахалатный распах.
-- Не вертись! -- прикрикнула, хоть мальчик вовсе и не вертелся, -испорчу!
-- Кто такая?
-- Ни одной не пропустишь! Как тебя только хватает?!
-- Кто такая, спрашиваю?
Мастерицапоняла, что, пусть презрительно, алучше все же ответить:
-- Кажется, с заводапришла. Ученица. Пытается перейти в следующий класс.
Мальчик пошарил рукою под пеньюаром, вытащил и положил настолик, рядом с разноцветными импортными баночками и флаконами, двухсотрублевую и не попросил -- приказал:
-- Познакомь.
Нинка, подметая, поймаламаслянистый взгляд, увиделазелененькую с Лениным.
-- Нин! -- как раз высунулась из-запарикмахерских кулис немолодая уборщица. -- К телефону.
-- А чо эт' навокзале? -- спрашивалаНинкадалекую, натом конце провода, подругу в служебном закутке с переполненными пепельницами, электрочайником, немытыми стаканами и блюдцами. -- Ну, ты выискиваешь! Бабулька, конечно, ругаться будетю
С той стороны, надо думать, понеслись уговоры, которые Нинкапрерваладостаточно резко:
-- Хватит! Я девушкачестная. Сказалаприду -- значит все! -- ав дверях стояли, наблюдая-слушая, восточный клиент и повисшая нанем давешняя мастерицас грудями.
-- Ашотик, -- жеманно, сахарным сиропом истекая, сказаламастерица, едваНинкаположилатрубку, -- приглашает нас с тобой поужинать.
-- Этот, что ли, Ашотик? -- не без вызовакивнулаНинканачернявого. -- А, может, не нас с тобой, аменя одну?
-- Можно и одну, -- стряхнул Ашотик с руки мастерицу.
-- Только поужинать?
-- Зачем только?! -- возмутился клиент. -- Совсем не только!
-- А я не люблю черных, -- выдалаНинка, выдержав паузу. -- Терпеть не могу. Воняют, как ф-фавёныю
Хоть и не понял, кто такие таинственные эти фавёны, Ашотик помрачнел -глазаналились, зубы стиснулись -- отбросил мастерицу, сновананем висевшую, сделал к Нинке шаг и коротко, умело ударил по щеке, пробормотал что-то гортанное, вышел.
-- Ф-фавён! -- бросилаНинкавдогонку, закрылаглазанаминуточку, выдохнулаглубоко-глубоко. И принялась набирать телефонный номер.
Мастерица, хоть и скрывалаизо всех сил, быладовольна:
-- Ох, и дураже ты! Знаешь, сколько у него бабок?
-- А я не проститутка, -- отозвалась Нинка, не прерывая набора.
-- А я, выходит, проститутка?
Нинкапожалаплечами, и тут как раз ответили.
-- Бабуля, солнышко! Ты не сердись, пожалуйста: я сегодня у Верки заночую.
Бабуля все-таки рассердилась: Нинкастрадальчески слушаланесколько секунд, потом сказалас обезоруживающей улыбкою:
-- Ну бабу-у-ля! Я тебя умоляю! -- и положилатрубку.
-- А ты, -- дождалась мастерицамоментаоставить последнее слово засобой, -аты, выходит -- целочка!
Темно-сиреневая вечерняя площадь у трех вокзалов кишеланародом. Нинкавынырнулаиз метро и остановилась, осматриваясь, выискивая подругу, атауже махаларукою.
-- Привет.
-- Привет, -- заглянулаНинкав тяжелый подругин пакет, полный материалом для скромного закусона: картошечка, зелень, яблоки, круг тощей колбасы. -- И ты же их еще кормишь!
-- По справедливости! -- слегкаобиделась страшненькая подруга. -- Их выпивка -- нашазакуска. Водказнаешь сколько сейчас стоит?
-- А что с меня? -- хоть Нинкаи полезлав сумочку, авопрос задалакак-то с подвохом, и подругаподвох заметила, решилане рисковать:
-- Даты чо?! Нисколько, нисколько, -- и для подтверждения своих слов даже подпихнуланинкину руку с кошельком назад в сумочку.
-- Понятненькою
-- Только, Нинка, этою слышишью Ты рыжего, ладно? Не трогай. Идет?! Ну, который в тельнике.
Нинкаулыбнулась.
-- А где жю женихи-то?
-- Забилетами пошли. Давоню -- кивнулаподруга, амы, не больно интересуясь тонкостями знакомства, подобных которому много уже повидали и в кино, и, главное, в жизни, отъедем, отдалимся, приподнимемся над толпою, успев только краем глазазаметить, как двое парней с бутылками в карманах, эдакая подмосковная лимит, работяги-демобилизованные, пробираются к нашим подругам и, постояв с полминуточки, рукопожатиями обменявшись, вливаются в движение человеческого водоворота, в тот его рукав, который, вихрясь, течет к широкому перрону, разрезаемому подходящими-отходящими частыми электричками пикового часа.
-- В семнадцать часов двадцать четыре минут от шестой платформы отправится электропоезд до Загорска. Остановки: Москва-третья, Северянин, Мытищи, Пушкино, далее -- по всем пунктамю
Пропустим, как все там у них происходило, ибо, проводив явившуюся напороге сортира, слегкапокачивающуюся Нинку полутемным, длиннючим, с обеих сторон дверьми обставленным коридором общаги, окажемся в комнате парней и легко, автоматически, безошибочно и уж, конечно, не без тошноты восстановим сюжет по мизансцене: наодной из кроватей, пыхтя и повизгивая, трудятся подругаи снявший тельник рыжий в тельнике, априятель его, уткнув голову в объедки-опивки, спит занечистым столом праведным сном Ноя.
Нинкапытается разбудить приятеля: спервапо-человечески и даже, что ли, с нежностью:
-- Э! Слышь! Трахаться-то будем? Трахаться, спрашиваю, будем? Лапал, лапал, заводилю -- но постепенно трезвея, злея, остервеняясь: -- Ты! Ф-фавён! Пьянь подзаборная! Ты зачем меня сюдапритащил, а?! -- колотит по щекам, приподнимает заволосы и со стуком бросает голову женихаin statu quo, получая в ответ одно мычание, -- все это под аккомпанемент застенных магнитофонных шлягеров, кроватного скрипа, стонов, хрипов -- и, наконец, отчаявшись, вздернутая, обиженная, хватает плащик, сумочку, распахивает дверь.
-- Ниню куда?! -- отвлекается от сладкого занятия подруга. -- Чо, чокнулась? Времени-то! Ночевалабю
-- Ага, -- гостеприимно подтверждает рыжий в тельнике, налоктях приподнявшись над подругою. -- Он к утру отойдетю
юНо Нинка, не слушая -- коридором, лестницею, мимо сонной вахтерши, -вон, наулицу, в неизвестный городок, и мчится назвук проходящего невдали поездапод редкими фонарями по грязи весенней российской, по лужам, матерится сквозь зубы, каблучки поцокивают, и в узком непроезжем проулке натыкается нарасставившего страшно-игривые руки пьяного мордоворота.