Но почему Чарльз не сдается? Но он сдается. Нет, он не сдается. Это знание не то, что он хочет знать. Я не она. Просто дополнение. К Элизабет. Опять. Беспристрастен ли он?
Доминик говорил, и я пыталась слушать его. Я знала, что это важно, и старалась слушать его. Я должна была слушать. Ему было больно. Больно от отстраненности. Отстраненность от боли. Я слушала его боль. Сердце с трудом выдерживает эту тяжесть. Люди слушают друг друга очень редко. Они не могут вынести чужой боли. Почему человек, которому больно, так стремится разделить с кем-нибудь эту боль? Разве от этого она проходит? Страдание не утихает оттого, что другой человек пропитывается им. Ты ведь знал это, Доминик? Твоя боль, разделенная мною из приличия, да, из приличия, не могла пройти. Твоя боль могла лишь наскучить мне, Доминик. И породить во мне желание стать жертвой — для разнообразия. Прислушиваясь к твоей боли, я всей душой рвалась к наслаждению. К тому, что дарило наслаждение. Что не являлось твоей болью.
— Мне казалось, что от тебя исходит свет. Интеллект. Стремительность.
Скорость света? Понимаешь ли ты, Доминик, что говоришь? Как соответствуют эти слова твоему видению мира.
— Ты поворачивалась в мою сторону…
Неужели пьедестал?
— Я так воспринимал тебя… ты всегда поворачивалась ко мне.
Это ирония? Слушай!
— У меня было чувство, что ты поворачиваешься ко мне, потому что я изо всех сил к тебе тянусь. Потому что я мечтаю об этом. Не могло быть иначе.
Он вспоминает обо мне как о ком-то нереальном. Словно он влюбился в женщину, мелькнувшую среди пассажиров корабля, отплывающего в море. В случайно увиденное лицо. И остался верен ему. Я представлялась ему как воспоминание о незнакомом лице. О женщине, которая не сделала ему ничего плохого. Совершенно невинной. Которую он любил издалека.
— Я думал… вот Рут. Это она. Это Рут. И так было всегда. Все очень просто.
Я должна была отпустить тебя, Доминик. Я должна была понять, что имею дело с идеалистом. Идеалистом в любви. Это еще хуже, чем иметь дело с романтиком. О, гораздо хуже. Идеалист. Хранящий верность. Корректный. На которого можно положиться. Это большая редкость. Но уж никак не приобретение. То, что не имеет спроса.
— А сейчас я не знаю, что мне делать. Я не могу…
Да, профессор. Перед вами дилемма. Что делать… с болью. С любовью. Со слишком большой любовью.
Нужно ли переводить все это в проценты? Подвергать количественному анализу? Исследовать жидкости? Сравнивать? Заняться статистикой? Представить в геометрических измерениях? В алгебраических терминах? Чему равен х? Не знаю. Я не математик. Что я могу сказать? Чрезмерная любовь — это критическая точка. Что делать с такой любовью? Примешать к ней что-нибудь другое? Тоже чрезмерное? Злобу? Что-то контрастирующее с любовью? Может быть, ненависть?
— Ты разрушила наше прошлое, то, что ведет к сегодняшнему дню.
Его прошлое было непредсказуемым. А будущее?..
Тень падает на дорогу. Если мы двинемся вперед, мы обязательно споткнемся.
— Рут, я не смогу разлюбить тебя. Никогда. Просто у меня не хватает мужества видеть тебя и знать то, что я знаю. Я трус.
— Нет.
— Я боюсь тебя… по утрам… я…
Я не могла помочь ему подобрать слово. Он продолжал:
— Я боюсь… многого…
Проявление силы. Ночью. Иногда утром. Сила утра.
— И та любовь, которая проступает в тебе, когда ты прикасаешься к Вильяму или говоришь с ним… Мне кажется, что я боюсь… своего страха.
— И что?
— Я уйду.
Он хочет уйти? Но куда? К кому?
— Я буду жить отдельно… Я не могу… я не могу жить с тобой.
О, Боже. Его уход сильно затруднит ситуацию. Что скажет Чарльз? Подумай, Рут. Подумай. Я могу потерять его. Чарльза.
Доминик все еще говорил.
— Элизабет собирается отказаться от своей студии.
«Элизабет». Зачем он упомянул ее имя? В этих стенах? В этом разговоре?
— Что?
— Кажется, мне удалось наконец привлечь твое внимание к тому, что я говорю. Чарльз будет меньше времени проводить в Лондоне. Он отстроил для нее студию во Фримтоне.
— Откуда ты знаешь?
— Я говорил с Чарльзом.
— Когда?
— Несколько дней назад. Он, наверное, подумал, что следует сказать мне о студии.
Следует сказать? Доминику? О переменах?
— Ты говорил с ним по телефону?
Фрейд ненавидел телефон.
— Это так важно?
— Да нет.
Мне хотелось знать, как ему удалось предать меня. Это было предательство. Мне казалось, что мой мир — наш с ним мир — герметически закрыт. Защищен от вторжений. От случайных визитеров. Самодостаточен. Внезапно я почувствовала ужас от того, что оказалась на периферии. Я осознала силу, которая могла навсегда загнать меня в ловушку. Чужую волю, которая гнала меня к пустоте. Но я не допущу этого! Я смогу уцепиться. Я буду висеть над пропастью, но не упаду в нее.