— Рут.
Я вздрогнула и обернулась на зов матери.
— Рут, дорогая. О чем ты задумалась? Мы идем на террасу. Все готово для ленча.
Элизабет и Губерт направились к дому. Я наблюдала за ними. Он обнял ее за талию, она повернулась к нему. Ее взгляд словно освещал дорожку. Обыкновенный летний вечер.
Я плелась позади. На них падала моя тень. Они остановились и, улыбаясь, смотрели на меня. Я подошла и встала рядом с Губертом.
— Надеюсь, вы будете бывать в Лексингтоне, когда обоснуетесь в Англии.
— Губерт приедет через месяц, — сказала Элизабет.
— Вы уже присмотрели себе дом в Лондоне?
— Нет. Компания предоставит мне квартиру. В Мэйфэере. Первое время я буду жить там.
Мы подошли к дому. Ленч был сервирован на террасе. Буфет отливал почти альпийской белизной — чистота была пунктиком моей матери, — и складки скатерти струились с узкого стола на серые камни террасы. Я наблюдала за тем, как Губерт ел. Он был очень голоден, но старался это скрыть. И поэтому держался скованно. Элизабет улыбалась, слушая, как он расхваливает вино, на которое приналег, впрочем, без каких бы то ни было последствий. Думаю, он знал свою норму и сумел вовремя остановиться.
Элизабет воспринимала еду как забаву. Она ничего не пила. Она не могла бы ходить по краю пропасти. И в ее живописи не было чувства опасности, риска, напряжения всех сил. Губерт словно прочел мои мысли. Он сказал:
— Мне очень нравятся работы Элизабет. В них столько красоты. Она следует традициям французских живописцев. Мы не любим уродства… всего того, что шокирует. Вы меня понимаете?
Он обернулся ко мне.
— Да, конечно.
Я старалась быть дипломатичной.
— Но великое искусство всегда шокирует. Разве не так?
— Возможно. Но Элизабет не претендует на то, чтобы ее считали великой художницей, Рут. Тем не менее она очень наблюдательна. Кто знает, быть может, она еще удивит вас. У меня есть какое-то предчувствие…
— О, Губерт, пожалуйста, не надо.
Элизабет покраснела.
— В действительности все гораздо проще. Живопись — это единственное занятие, к которому я чувствую влечение. Я не обладаю большим талантом. Но, работая, я счастлива. И те скромные успехи, которыми я могу похвастаться, придают мне уверенности…
— И очарования, — подсказал Губерт.
— Да уж, — хихикнула Элен, — вы очаровательная пара. Просто уникальная.
— Рут, а где сейчас Доминик? — спросила мама.
Доминик был вполне сносным компаньоном для уик-эндов в Лексингтоне. Особенно когда он не приставал ко мне с предложением выйти за него замуж.
— Он в Америке, мама. Преподает в Беркли, — отозвалась я.
Доминик занимался математикой, и любые беседы на тему его работы были невозможны. Никто не решался расспрашивать его, боясь, что он пустится в объяснения. Он жадно читал современные романы. Большинство из них вызывали в нем глубокое отвращение. «Тут есть о чем поговорить», — с ухмылкой замечал он часто.
Да, он был наделен своеобразным обаянием. Но со мной он повел себя неправильно. И я считала, что будет лучше, если он уедет. Я надеялась, что он благополучно отбыл из Англии.
6
— Рут.
— Элизабет.
— Я не заслуживаю этого.
Я усмехнулась.
— Я не заслуживаю такого счастья. Когда я вижу его…
— Я уверена, что и он испытывает то же самое. Просто Данте и Беатриче. «Она прошла мимо меня, и я буду любить ее до самой смерти».
— Ты всегда находишь верные слова, Рут. Всегда. Это особый талант.
От нее исходило сияние — невеста из сказки, которая смотрит в огромное овальное зеркало. В ней было что-то нереальное. Образ, настолько неземной и волшебный, что казалось, только он и существует на свете. Только он и реален. Я стояла позади нее, и мое розовое платье совершенно терялось рядом с белоснежными складками, в которых утопала Элизабет. Внезапно она обернулась. Мы посмотрели друг другу в глаза. Невеста и ее фрейлина. Она поцеловала меня. Я замерла. Предам ли я ее? Чувствуя на щеке ласковое прикосновение ее холодных губ, я последовала за ней в холл, где нас ждала мама.
— О, Элизабет. Ты такая красивая!
— Мама! — Элизабет обняла ее.
«Мама». Неправда. И несколькими секундами позже: «отец». Неправда. Преклонение. Обожание. Мы отправились в церковь, где нас ждал Губерт.
Свадебный ритуал священ. Я посмотрела на Губерта. Его внешность была классическим примером парения над временем. Уверена, любой, кто увидел бы его, замер от восхищения, словно девочка-подросток, не веря, что бывают такие красивые мужчины. Он обернулся к Элизабет, его лицо светилось неподдельным чувством. Я не испытывала боли. Должно быть, они любят друг друга… Я подыскивала слово… глубоко. Именно так. Я чувствовала во всем этом совершенстве тайный вызов. Зачем портить то, что и так несовершенно? Достаточно одного удара. Достаточно один раз солгать, чтобы уничтожить истину. Достаточно одной измены, чтобы разбить союз двух людей. Потом будут лишь повторения того, что было.