Парадокс: я люблю и ищу Бога, иду к Нему. И, идя к Нему, бегу от Него; в глубине души, оправдывая себя, восстаю на Него, борюсь с Ним. И именно тогда, когда я борюсь с Ним, противлюсь Ему, убегаю от Него, Он привлекает меня к Себе. Он даже требует, чтобы я боролся с Ним, посылает мне несчастья, страдание, испытание, соблазны, скорбь, чтобы я восстал на Него, возроптал; удаляя меня от Себя, удаляясь от меня, Он привлекает меня к Себе.
Бог требует от меня одного: полной жертвы, отдать себя самого. Но эта жертва не должна быть корыстной — ради получения другого, высшего блага и не должна быть вынужденной, но абсолютно свободной. Здесь есть противоречие: я знаю, что эта жертва — высшее благо, но, если я совершаю ее ради получения этого блага, она не будет бескорыстной. Чтобы принести себя в жертву, я должен совершить величайшее усилие, но тогда она будет вынужденной, а не свободной. Я беру на себя бремя, и оно должно быть легким для меня, но оно тяжело, я беру на себя иго, оно должно быть благом, но для меня оно зло. Я должен принести себя в жертву, эта жертва должна быть свободной и добровольной — бременем, которое легко, и игом, которое благо. Но если я должен совершить эту жертву, то она уже не свободная, не добровольная и благо, которое должно быть благом, уже не благо, а страдание и зло. Я не только не могу совершить того, что Бог требует от меня для моего же блага, я даже не могу рационально формулировать свою задачу. Потому что павший в Адаме, вкусивший от древа познания добра и зла — древа свободы выбора, я и понимаю все в форме свободного выбора, в форме долженствования. А именно от свободного выбора и от долженствования я и должен отказаться. И снова я сказал не то, что хотел сказать: я должен отказаться от долженствования. Но если я и откажусь от долженствования в силу того, что я должен отказаться от него, то я уже совершил долженствование. И это — мой первородный грех: я не только не могу совершить последнюю жертву, я не могу даже рационально формулировать свою задачу. Задача, которую я должен решить и исполнить, неисполнима и неразрешима. Положим, я понял и сказал себе: да, я не должен выбирать, я откажусь от свободы выбора, я твердо решил: я не буду выбирать ни выбора, ни невыбора. Но ведь как только я твердо решил, сам понял и сам решил, уже в этом твердом решении я выбрал невыбор. Не все ли равно, что я выбрал? Я сам выбрал, и может быть, выбор невыбора еще хуже выбора выбора, хуже самого рабского следования своим страстям и прихотям, потому что в выборе невыбора я жертвую своими удовольствиями, прихотями и страстями ради себя самого, я утверждаю себя самого, хотя бы в своей смерти. В этом выборе невыбора, если бы мне полностью удалось осуществить его, я стал бы господином над своими удовольствиями, прихотями, страстями, господином над всем миром, потому что мне уже ничего не нужно, кроме себя самого. Утвердив свою волю, себя самого в выборе невыбора, в выборе отречения от мира, я стал бы господином всего мира, владыкой всего мира во имя мое. Я стал бы антихристом. Эта победа над миром дорого бы стоила мне, этой победой, утверждая себя, я утверждаю себя в смерти и в грехе. Так как самоволие и есть грех — отпадение от Бога, от абсолютной жизни, поэтому же и вечная смерть.
Libido — не основной грех, как считал Августин. Основной грех или сам грех не какой-либо грех или материальный грех, а строй души, от которого я не могу освободиться до смерти, даже получив Божью праведность. Но все материальные грехи — соблазны от беса, libido — от блудного беса. И то, что оно проходит, то есть я могу освободиться от блудного беса на время даже под влиянием таких ничтожных обстоятельств, как приличие, и других условностей, доказывает, что libido не сам грех. Libido, как и всякое желание, только материя греха. У животных libido ведь не грех.