Я вспомнил, как однажды она мне сказала: «Мне некогда, мне надо умирать». Она знала: для того, чтобы уйти, ей предстоит чудовищная работа. Потом меня поразил запах; здесь не было ни запаха лекарств, ни запаха смерти; стоял аромат ее духов. Этот запах – верный мой искуситель – следовал за мной неотступно с того самого дня, когда мы с ней познакомились. Я был рад, что она оставалась в душистом облаке, всегда ее окружавшем, что было на свете хоть что-то, чего болезнь у нее не отняла.
Монахиня, продолжая молиться, уступила мне место подле кровати. Штауфер прощупывал пульс на руке.
И тогда она посмотрела на меня долгим-долгим взглядом, словно огромное расстояние отделяло нервные окончания от тканей мозга и нужно было время, чтобы образ мой долетел до ее сознания и был воспринят. Она узнала меня. В ее глазах я увидел улыбку. Я наклонился над ней. С трудом она прошептала:
– Прощай, Сольдá, я ухожу.
Сейчас на мне были знаки церковного отличия: епитрахиль и крест на груди. Но она их не видела. Я поднял руку:
– Ego te absolve a peccatis tuis…[24]
Голос мой, хоть и негромкий, заполнил комнату. Доната слышала в моих словах прощание – более торжественное, чем обычно, – однако смысла их не улавливала: она и сейчас не знала, что я священник.
Наверное, в голосе моем и жестах чувствовалась любовь, ее утешавшая; она улыбнулась мне. Я взял ее за руку. Я знал, что она уже оторвалась от меня, что в эту минуту я представлялся ей далеким пейзажем, уже не мужчиной, которого она любила и с которым должна расстаться. В нашей истории больше не было ничего драматического: она закончилась.
Глаза погасли внезапно, и она опять стала хватать край простыни. Штауфер, которому предстояло еще обойти раненых в госпитале, прощаясь со мной, едва пожал плечами. Жест его означал, что тут ничего уже не поделаешь.
Доната стала хвататься за мою руку с той отчаянной, последней силой, с какой это делали умирающие солдаты, но она не оплакивала жизнь, это было всего лишь слепое движенье инстинкта, немой призыв помочь: помочь надышаться. Ей давали кислород, он удерживал ее здесь. Я громко читал молитвы о доброй смерти, пытался сориентировать Донату туда, куда ей предстояло идти – по ту сторону темноты.
Тем временем думал о нашем приключении, начавшемся чуть меньше пяти месяцев назад. Снова увидел ее за металлической сеткой клиники, возле полуразрушенной часовни, возле моей постели в госпитале. Вспомнил две недели нашего грехопадения, отпущенные нам плотские радости; вечера на террасе, когда на еще светлом небе одна за другой зажигались звезды и я, увлеченный мыслями о Донате, не мог сообразить, о чем там толкует Штауфер.
Доната продержалась до полуночи. Я соборовал ее. С последним всасывающим звуком грудь ее остановилась и уже не поднялась.
Женщины, обряжавшие ее, нашли в кровати позолоченную пуговицу, которую я подарил ей при расставании. Отдали ее мне.
Прошло полгода, как не стало Донаты. Только вчера я почувствовал, наконец, необходимый душевный покой для того, чтобы описать ее кончину. Война продолжается, и я продолжаю исповедовать и отпускать грехи и буду это делать и впредь, после окончания войны.
Я понял, что в душе я – священник. Возможно, мне понадобился искус отказа от своей миссии для того, чтобы вернуться к ней же, словно из ссылки.
Я не забыл Донату. И нет ничего, что бы мне хотелось забыть из нашей с ней истории. Каждый день я молюсь об упокое ее души; это тоже помогает удерживать ее образ, видеть ее среди живых.
Мне трудно было бы определить чувство, с каким я часто думаю о ней: это, конечно, не влечение – я не оплакиваю свои безумные дни. Тот налетевший вихрь чувственности, ревности, человеческой неспособности выразить всю силу переполняющих чувств; ту радость секса, которая со временем проходит, становится повторяющейся привычкой; ту нежность и боль невозможной любви – я помню все это, как раскаты далекой грозы, как приливную волну, которая нас опрокинула и не было иного спасения, как протянуть друг другу руку.
Думаю, что люблю сейчас Донату как самого себя, как дóлжно любить ближнего, ибо счет моих ближних я начинаю с нее.
24
Ego te absolve a peccatis tuis