– А я развелся только год тому назад и живу теперь на чердаке в филармонии дореволюционной планировки, хотя числюсь в номере этой же гостиницы, где мы сейчас в ресторане ужинаем.
– А что так? В гостинице же удобнее.
– В гостинице жить сложно, из твоего номера постоянно стараются сделать «клуб холостяков». Особенно женатые из местных. Вот эти самые… – он обвел рукой вокруг себя, как будто оправдываясь за подходящую к ним с дурацкими вопросами публику. – Вот так и получилось, что я на чердаке сделал себе гнездовье, а потом стал засиживаться допоздна и постепенно соорудил себе там спальное место, чтобы в номер не ходить. Потом перетаскал туда весь свой немногочисленный гардеробчик и стал жить в полной творческой свободе и удовольствии. Там стоит старенькое пианино. Вечерами я играю на нем, проигрываю мелодии, которые сами появляются в голове на стихи, которые я сам еще в школе и в музыкальном училище сочинил. Мне нравится. Ребята говорят, что получается хорошо. Кое-что мы уже со сцены поем. Я работаю в коллективе при филармонии. Может, слышали? «Времена года» называются. Я солист. А вообще мне такая вольная и спокойная жизнь без семейных скандалов очень нравится. Жизнь вольного казака. Никто не мешает ложиться, когда захочу, и вставать, когда высплюсь. Соседей нет, можно посреди ночи бренчать досыта! Класс! Полный чердак удовольствий! Как в Бразилии…
– Ясненько про вас. Вольный казак, значит? – Алла отстранилась на спинку стула, прищурила глаз и посмотрела как бы внимательно и как бы издалека. – Или обезьян?
– Вольный гамадрил… точнее гомодрал… А что? Плохо, что вольный?
– Да нет. Просто я так сказала. Вольным гомодралом быть хорошо. Я по жизни тоже совсем вольная… гомодральщица… С раннего детства. Я же говорю – что хочу, то и ворочу…
– При нашей с вами работе только вольному и воля. – Саша перешел вдруг на серьезный тон. – Гастроли какую хочешь семью развалят. Или надо вместе ездить. Всегда. Я когда женился, мы ездили вместе. «Звезда» работал первое отделение, а мы второе. Хорошо работали, большие стадионы делали. «Звезда» тогда тоже работал в Горьковской филармонии, но потом он стал взлетать все выше и выше, и выше, стал работать сам, только он один и весь концерт. Потом все переменилось. Во-первых, он ушел в другую филармонию, во-вторых, набрал большой кордебалет, а в третьих, стал в ящике больше торчать, чем у себя дома. Телереклама кому хочешь голову вскружит. Вот Лена, так мою жену зовут, и решила, что она тоже звезда, раз в ящике торчит. А тут еще эта беременность. Почти до самых родов танцевала, а когда родила, я все сразу понял. Мальчоночка-то весь черненький оказался, с темноволосенькими кучеряшками то есть, глаза зеленые, ну весь в папу. У меня-то голубые и у Ленки тоже, и оба мы светловолосые. Правда, развелись мы тихо. А что скандалить? Он уже растет, а я оказался лишний. Так что я теперь один… – сказал он, но сказал с такой горечью в голосе и с тоской в глазах, что она поняла – рана свежая, еще даже не затянулась и нужно его щадить…
Саша вздохнул и задумчиво опустил голову, что дало Алле возможность посмотреть на него прямо, во все глаза. Поэтому и рассматривала она его в эту минуту как-то по-особому, как бы соприкоснувшись с ним душой, тем более, что вместе со вздохом его глаза зацепились в задумчивости и не смотрели на нее. Можно было позволить себе посмотреть на этого молодого мужчину откровенно и не стесняясь. Что-то в нем было до такой степени открытое, что притягивало к нему взоры многих людей в этом ресторане. Он производил впечатление человека откровенного и абсолютно честного не только в поступках, но и в мыслях. Сама Алла такими качествами не обладала. Если сказать честно самой себе, она всю свою жизнь хитрила и изворачивалась не потому, что это был ее стиль поведения, а потому, что так себя вели все знакомые и подруги. Даже ее родители, в принципе честные люди, все равно хитрили и как-то ловчили, делая вид, что они люди честные и положительные. А Саша вел себя так, как будто он был честен от природы, от чистого сердца и взаправду! Это ей очень импонировало! Очень! Таких мужиков Бог ей еще не подгонял. Пауза затягивалась, и Алла разбудила ее сама:
– Что мы все о грустном да о грустном? Лучше расскажите мне хороший анекдот.
– Да я все анекдоты знаю только матерные, гомодральские…
– А вы матерный, а где соленые слова, там говорите тум-ба.
– Тогда вместо анекдота будет одно только тум-ба и тум-ба, как в старом анекдоте про хор Пятницкого, везущего свой репертуар эмигрантам за бугор.