Это на их уже, на деревенской памяти Базло порезал Баклагу, Сажа Иван пожег Вихляя, Михей Пыхач голову проломил Тюше, Дерюжка с Дешовкой жито потравили у Тепляка, Мокропола лесиной придавили – не дознались кто, а Пурдыло Василий, звероядный Сатанаил, беззаконник от племени смердьего, первого встречного не пропускал, хоть и взять нечего, убивал для почина, – самое оно время опробовать состав.
Смолы темной, сала гусиного, меду столового, крови беличьей, болотной травы доспелок с коровьей лепёхой, много другого вонючеполезного, незамедлительно к доброте склоняющего.
Намешать побольше.
Обмазать каждого.
Самое оно подошло время...
Была у Афони жена, женщина самостоятельная, что промышляла по избам, накидывая горшки на пуза, в срок помогала опростаться, пупки по деревне завязывала. Жили они в Талице, на припеке-сытости, пашенные мужики старались без передыха, бабы вынашивали за век по семь, по десять брюх, плодливые и скорородные, – кончились заработки. Одних Бог прибрал, у других не проклёвывалось, третьи утихали на корню – вялопротекающий конец мира...
Налетела с гудением пчела, покрутилась, примериваясь, примостилась у Масеня на пятке. Выпорхнул из чащи дятел-долдон, сел с налету на пень, запестрел, замолотил красным затылком. Афоня полез за пазуху, вынимая узелок, – через тряпицу проступало жирное, жидкое, дегтярное, густо обванивало вокруг.
Развязал узелок, почерпнул пальцем жидкую кашицу, легонько мазнул Масеню по подошве, и пчела с пятки отпала в беспамятстве, нюхнув верного состава.
Дятел колотил безостановочно. Масень глядел завороженно. Гридя с Афоней глядели на Масеня.
Ждали результатов.
– Да у него кора наросла на подошве, – сказал Гридя не скоро. – Подбавь чуть.
Тот подбавил.
И опять глядели на Масеня, Масень глядел на дятла, а дятел долбил себе и долбил, как с отчаяния, по сторонам не смотрел.
– Серы, – бормотал Афоня. – Дегтю подбавить. Травы калган... Принимать с утречка, для подобрения, на тощее сердце...
Шагнул на полати Тимофей-бортник, высок и широк, бревна под ногой хрупнули.
– Помета... На ольхе виловатой. Кто-то прошел.
– Врешь, – без звука сказал Масень и опал с лица.
А кукушка в ответ – как дожидалась – закричала издалека глухо и безостановочно, накликая жизнь вечную...
4
"...Господь ожидает трудов твоих, а ты много медлишь..."
Послушался Треня Синицын, оставил дом родительский, мать свою и хозяйство, пошел в место горнее, от людей удаленное, черными лесами окруженное, поставил избенку-дымушку и там жил.
Был Треня Синицын роста немалого, лицом сух, взором ясен и весел, сам по себе молчун: когда укорял – слушали.
А злодей Хрипун Бородатый Дурак, немилостивый на кровопролития, разгорелся яростью на его укоры, брови воздвиг гневом, велел бить Треню Синицына, драть бороду и собакам скормить.
Каялся потом Бородатый Дурак, церковь срубил в замоление грехов – свечечкой в небо, но пошел на него Торопыня Дубовый Нос, известный подвигами славными и бесполезными, в пепел пожег церковь, в пламени вознес на небо, следа по ней не оставил, а Треню Синицына – за тихие укоризны – велел бить кнутом и спускным медведем травить.
Каялся потом Дубовый Нос, чернецов понавез из Киева, насытившихся сладости книжной, монастырь отстроил на горе – грех отмаливать, а сосед его Заломай Неблагословенный Свистун, неустойчивый в крестном целовании, навел на землю поганых, взял монастырь наездом, пограбил и пожег, чернецов посек саблями, а Трене Синицыну, обличителю, язык велел рвать и батогами кожу дубить.
Каялся потом Неблагословенный Свистун, мастеров привел от греков, искушенных в каменносечной хитрости, храм поставил на загляденье, чуден высотою и красотою и убранством, а Погоняло Гнус Долгоногий повоевал и пожег землю от несытства своего, взял копьем город, разметал храм-загляденье, покидал попов в подземелье, руки приковав к шее, там они и задохлись, – а Треню Синицына, за молчаливые его укоризны, велел дубьем колотить и глаза долбил.
Каялся потом Гнус Долгоногий, одаривал врага соболями в умаление грехов, горностаями и куницами, но прибежал заполночь Ратишка с переветом, шелестнул на ухо: "Ты ему добра хотел, а он головы твоей ловит...", – заратился Гнус Долгоногий, выступил спешно, шесть сёл погубил с городом, землю положил пусту, а Трене Синицыну, что в немоте-слепоте грозил пальцем, руку велел рубить и конем топтать, лаял блядиным сыном и выблядком – и снова покаялся.