В цирке платили меньше, чем в крематории. В цирке следили друг за другом и подсиживали без конца.
Третья скрипка желала стать второй. Вторая – первой. Первая хотела свалить дирижера и занять его место. А дирижер – ловкая бестия со связями – мечтал выезжать за границу с цирковой группой и потому продавал всех.
Но Непоседов терпел шумный этот оркестр, и этот запах, вонючий пиджак, музыку, отмеренную порциями, потому что ему нужны были деньги.
Скопить и сбежать.
– Тебе у нас не притереться, – сказал Балхонкин, здоровый, нескладный и губастый. – Не та школа.
– А тебе?
– Я приживусь. Я здесь свой. А тебе с твоим настроением не в цирке играть, а в крематории.
Тоже угадал.
3
Балахонкин висел по утрам в люльке, на стене дома, на невозможной вышине, в комбинезоне, в каске монтажника, и делал вид, будто крепит на крыше зажигательный лозунг, которым город еще с расстояния встречал иностранный экспресс.
НАША ПОБЕДА НЕИЗБЕЖНА!
Вместе с Балахонкиным качались над бездной и тоже делали вид ученый секретарь академии, вратарь футбольной команды и нищий по кличке Пуговишник, который задавал тон.
Нищенство в городе было запрещено законом, а потому Пуговишник вечно выворачивался и хитрил, что выработало в его характере напор, пронырливость, смекалку и склонность к дружеской взаимопомощи.
Пуговишник первым сообразил, что к чему, и под его руководством они пропили восклицательный знак. Тяжелый. Из дорогого цветного металла.
В утиле дали за него хорошие деньги.
Потом они сволокли в утиль все буквы от слова НАША.
Это тоже оказалось нелегко, чуть грыжу не заработали от тяжести, но они постарались.
Осталось от лозунга – ПОБЕДА НЕИЗБЕЖНА, но этого было достаточно.
Чья победа?
Наша, конечно.
Чья же еще?
Затем они пропили слово ПОБЕДА.
Это было совсем неподъемно, но Пуговишник пригнал грузовик.
Повисло в вышине одно только слово – НЕИЗБЕЖНА, и всё тут.
А что может быть неизбежным, если не победа?
А чья может быть победа, если не наша?
И наконец они пропили букву Н.
Потому и поблескивал в небесах, для пассажиров поезда, гордый призыв – ИЗБЕЖНА.
А монтажники привешивали к нему спереди букву Е.
Это был готовый цирковой номер для Балахонкина, но в цирке его бы не разрешили, а в жизни – пожалуйста...
После отбоя все бежали к автобусам или такси, но Балахонкин пренебрегал.
Вокруг, куда ни глянь, прыгали несостоявшиеся пассажиры с нелепо вздернутыми руками, словно в безуспешной, горячей мольбе к милосердному Господу, к таксомоторному парку, к несговорчивому идолу внутреннего сгорания. Прыгали серьезные, прыгали солидные, прыгали уважаемые люди, волей случая выпавшие из привычного ряда, обдуваемые случайными, непредусмотренными ветрами, согласные на всё, чтобы попасть обратно в общий спасительный поток. Окажись поблизости предприимчивый искуситель, сколько бы душ он уловил в обмен на ничтожные лошадиные силы, сколько отчаявшихся душ, – страшно подумать!..
Балахонкин выбирал транспорт неспеша, по вкусу, и ехал барином со всеми мыслимыми удобствами.
На поливочной машине. На передвижной бетономешалке. На скрепере, бульдозере, бензовозе. На скорой помощи и на комбайне для сбора кукурузы. На мусорной – с запахом и на пожарной – с сиреной.
За наличные любой подвезет.
Хоть на рельсоукладчике. Хоть на шагающем экскаваторе. На асфальтовом катке, если есть терпение.
Хоть на танке.
Две монеты за проезд, и за монету – если пожелаешь – бабахнут из пушки.
Не свои снаряды – казенные. И пробоины тоже не у себя.
Жизнь в городе неуклонно превращалась в цирковой номер, и Балахонкину это нравилось.
Он был потомственным клоуном в шестнадцатом поколении. А может в двадцать седьмом.
Чем и гордился.
Его предком был Стеня Плясун, скоморох: в бубны бьющий и в сопели сопущий.
Его предком был Байко Фалалей, сказочник: "Поедим пирога – потянем быка за рога..."
Толстопят и Толстоух были его предками. Немытый и Немятый. Миха и Муха. Добыча и Неудача. Суета и Неустрой. Глумотворцы и органники, смехотворцы и гусельники. Плясцы. Гудцы. Сопельники-игрецы.
А вот, почтеннейшая фублика,
Занавеска закрывается,
Приставленье наше кончается,
Афтерам с вас на чай полагается…
Балахонкин перенял от них многое, почти всё, но пользовался этим ограниченно.
Место и время не способствовали.
Он выходил на арену, покряхтывая, держась за раздутое пузо, и все хохотали в предвкушении.
Он заходил в стеклянную туалетную кабинку, старательно запирал двери, чтобы не увидели со стороны, и все повизгивали от восторга.