Молодежь любила его передачи, переложенные бодрой музычкой, и удивлялась неугомонности этого человека, который на рассвете вел репортаж из пустыни, а в полдень из тайги или тундры, из кабины стратостата – высоко под облаками, из угольной шахты – глубоко под землей.
Даже командировочные выплачивали ему за проезд к местам удивительных событий, и только в ведомости за зарплату хотелось расписываться невидимыми чернилами.
Два раза в месяц: можно и потерпеть.
Подрастая, молодые переставали его слушать, но на смену им тут же появлялись новые. Новые лезли и лезли, как паста из тюбика под умелой рукой. Новые и не подозревали, что предыдущей порцией пасты кто-то уже вычистил зубы...
Лопотун стеснялся своих передач, не слушал себя по радио и на могилу к родителям не ходил – по той же причине.
Вдруг скажут они, души его родителей: "Что ж ты, сынок? Такие подавал надежды..."
Но жизнь уже не переменить.
Одну только жизнь: можно и перетерпеть...
6
Скрипачу Непоседову приснился сон.
Четкий, в деталях: разглядел без помех.
Ходит по огромному скотному двору, в фартуке, резиновых сапогах, с большой совковой лопатой и подбирает за коровами.
Он подбирает, а они подбавляют ему работы.
Он подбирает – они снова стараются.
Сена у них много, пойла вдоволь: махать – не перемахать лопатой до конца дней.
Грязь. Серость. Тоска.
Навоз.
А в вышине, в голубом благодатном просторе клином летят журавли, свободные, неукротимые, и перекликаются гордо.
Отбросил лопату, разбежался по двору, замахал руками, оторвался чуть от земли, потянул тяжело по-над самым навозом... но выскочили отовсюду мужчины в фуражках, повисли на ногах неодолимой тяжестью, проволочились пузами и обрушили его обратно.
В грязь.
В серость.
В тоску.
И снова он ходит по двору с большой совковой лопатой, а могучие коровы стараются назло, без передыха, и цепь волочится по грязи.
От ноги к столбу.
Курлычат журавли в нескончаемой синеве просторов, как зовут за собой, а он хватает припасенную заранее двустволку и шарахает по ним дуплетом.
Чтоб не манили, заразы!..
– Ну и ну, – завопил Балахонкин, выслушав его рассказ. – Прекрасный для меня номер!..
Cальто скрутил от восторга.
– Сбежим?.. – зашептал Непоседов. – Ты да я – за журавлями!
– Нет, – сказал Балахонкин. – Здесь скоро будет сплошной цирк. Здесь мне – по специальности.
И пошел угощать львов колбасными обрезками. А те – вечно голодные – брали у него из рук и лизали ладони теплыми, шершавыми языками.
Ему было щекотно.
Укротитель по кличке Цыплятов бил своих подопечных.
Хлыстом, резиновой палкой, которая не оставляет следов, остроносым сапогом под ребра – пока не уставал.
Школ Цыплятов не кончал, книг не читал, музыку не любил, но к культуре тянулся постоянно, хоть и не знал точно, где она находится.
Когда лев попадал к нему в первый раз, Цыплятов избивал его до потери вида, до потери сознания, до потери принадлежности к классу млекопитающих. После этого лев преставал быть львом, и можно было класть без боязни напомаженную, в перхоти, голову ему в пасть, унижая царя зверей запахом килек, водки, дурной помады и давно немытых ушей.
Голова у Цыплятова была маленькая, подросткового размера, ради нее достаточно приоткрыть львиные челюсти, но кулаки были у него с хорошую голову, и лев разевал пасть с такой старательностью, что трещало за ушами.
Укротитель Цыплятов мог приучить кого угодно. Льва. Крокодила. Носорога. Кобру с питоном. Смертоносного паука-каракурта и кровожадного людоеда из африканских джунглей.
Даже население маленького государства мог бы он приучить, – но с помощниками.
А чего?
Только избить поначалу, до временной потери жизни, и готов цирковой номер.
По утрам он стоял в станционном туалете возле писсуара, в состоянии полной готовности, но облегчаться ему разрешалось в чрезвычайном случае, если в туалет забежит по нужде иностранный пассажир.
Это была самая позорная роль в утреннем спектакле – стоять в ожидании с расстегнутой ширинкой, и униженный укротитель Цыплятов страдал в эти моменты раздвоением личности, выделяя из себя страшное человекоподобное существо, которого сам боялся до ужаса.
Звали это существо – Тулунбек Шарапов сын Сарыхозин, синяя образина, щелеглазый и щелеротый, и откуда он вылезал, из каких цыплятовских глубин – понять невозможно.