Будьте готовы к действиям. Куда уж яснее. Ниже, в алфавитном порядке, имена выступающих; его среди них, конечно, нет. Не нужно, чтобы имя Пинс стояло в одном списке с определенными личностями. Глаза его задержались на том месте, где мог бы находиться соответствующий чернильный оттиск. Часы пробили четверть. Улицы, должно быть, полны. Он встал, резко отодвинув кресло. В голове прояснилось. Недоеденные хвосты остались в тарелке.
В прихожей он надел котелок, взглянул на себя в зеркало и принялся перебирать трости в подставке для зонтов, пока не нашел ту, что купил год назад в Англии, перед прогулкой в Озерный край. Почему он не взял тогда палку черного дерева со свинцовым набалдашником? Будьте готовы к действиям. Он потряс тростью, стукнул ящик со стереоскопическими фотографиями, сбросил на пол роман, на обложке которого двое чернокожих держат за лапы аллигатора – вокруг шеи животного обмотана веревка, черные ухмыляются, напрягаясь от тяжести. И достал револьвер.
На полпути к воротам он с такой силой вогнал трость в землю, что металлический наконечник пробил устричную раковину; в этот момент его догнал Джоппо. Конюх остановился, размахивая руками и дергая головой.
– В чем дело? У меня нет времени.
– Са, са, у нас там король в конюшне, большой крысиный король, са, клянусь Иисусом, такой большой.
– А! – Он видел его только раз в жизни, много лет назад, на отцовском хлопковом складе, воплощенный ужас. – Очень большой? – Крысы, как и все паразиты, вызывали в нем тошноту: на годы его детства пришлась вспышка желтой чумы – тогда умерло несколько тысяч человек, умерла его мать; тогда днем и ночью стреляли из пушек, и от грохота трещала голова, прямо на улицах жгли бочки с дегтем, надеясь зловонными парами остановить распространение заразы, звери и иностранцы удирали, а невидимые семена болезни вырывались из их открытых ртов. До сих пор одно лишь воспоминание об этом неумолимом грохоте вызывало у Пинса острый приступ мигрени и отчаяния, на несколько дней укладывало на диван и погружало во тьму. Он помнил, как у причалов складывали трупы, в стороне от готовых к отправке грузов. Да, отправка в ад, говорил его дедушка, и дождь лился потоком по оконному стеклу, а по желтым улицам катились повозки с мертвецами.
Джоппо дважды взмахнул ладонями – двадцать.
– Которые дохлые, а которые и гнилые.
Прямо по траве Пинс быстро зашагал к конюшне, Джоппо топал сзади, расписывая крысиного короля, как его нашли, как они подцепили его вилами и вытащили из-под пола; должно быть, тяжелый, много их там.
У конюшни уже собралась толпа: конюхи, повариха в перекрученном фартуке, несколько черномазых полковника Содея, видимо пробрались через дырку в живой изгороди – увидав его, все расступились.
Оно лежало в семи или десяти футах от стены, морды тварей вывернуты наружу, хвосты зажаты и перекручены под каким-то немыслимым углом так, что ни одна не могла освободиться. Какие-то крысы уже сдохли, на других видна кровь от того, что их вытаскивали вилами, третьи нагло щелкали бурыми зубами. Он пересчитал их, тыкая палкой в головы: восемнадцать. Почти двадцать. Дурной знак, этот хвостатый клубок; жутко представить, как они пищали и скреблись под его конюшней.
– Прибейте их побыстрее. – Он поспешил на улицу, а за спиной раздавалось щелканье зубов и удары дубинок.
У ног Клэя
Там, где сходятся улицы Канал и Ройял, собрались вокруг памятника Клэю сотни мужчин с тростями и дубинками, а некоторые – с ружьями и пистолетами. Трое стояли на постаменте самой статуи – над уплотнявшейся толпой, над волнами котелков и надвинутых на лбы шляп, над всем этим неспокойным черным озером.
Он разглядел знакомое лицо – Байлз, похожий на оленя со своими рыжеватыми бачками и выдающейся вперед челюстью. Тот поднял трость.
– Пинс! Только подумал, не увижу ли я вас здесь, сэр. Вашего имени не было в газете.
– Да. Я не попал в список – уезжал на разлом дамбы.
– Кажется, что-то настоящее, вы не находите?
– Да, будет дело.
– О, да. Все определилось вчера вечером. Люди, наконец, поняли, что пришло время остановить беспорядки, этот рабочий кошмар. Вспомните, Пинс, прошлогоднюю забастовку штивщиков. У моей сестры тогда осталось в доке пять тысяч тюков хлопка – ни одного свободного дюйма на складе, а корабли уходили пустыми. Потом дождь. Вы когда-нибудь видели такой дождь? И ни один ублюдок даже не прикоснулся к хлопку. На каждом тюке она потеряла пятнадцать долларов.
Пинс высморкался в льняной платок. Нос раздувало изнутри, в висках стучало.
– Я твержу об этом уже который год. Господствующий класс Америки обязан заявить о себе в полный голос, иначе потеряет все. Нас обгоняют европейские полукровки. Говорю вам, этот наплыв иммигрантов – в некоторых кварталах, я слышал, поговаривают, что за ними стоит сам Папа, – все это вместе – секретная и массированная акция по обращению страны в католицизм. Моя жена – католичка, но тем не менее, я начинаю подозревать, что в слухах есть доля истины.
– Вы бы видели, что творилось вчера в Даготауне – настоящая демонстрация: двадцать святых, флаги, музыка и песни, свечи, парад. Все пьяные. Они думают, что выкрутились, понимаете?
Какой-то человек, крича и жестикулируя, прокладывал себе путь сквозь поблескивавшую ружейными дулами толпу. Трое на постаменте, под бронзоволиким Клэем, оглядывали собравшихся и ждали начала митинга. Один поднял руку, призывая к тишине. Потом заговорил, и голос крепчал по мере того, как он описывал вероломство судей и злостные махинации итальянцев.
– …был благородным человеком. Никто в этой стране так не знал итальянских головорезов, никто с таким мужеством не боролся против даго из «каморры».
Байлз хихикнул и шепнул Пинсу в ухо:
– …и никто так не тянул руки за даговскими деньжатами. – Черный каштан его глаза сверкнул.
– Все ли готовы посмотреть в глаза убийцам этого смельчака?
Толстобрюхий человек в мятом черном костюме взобрался на несколько ступенек к пьедесталу и заорал:
– Повесим даго! Перевешать этих вонючих убийц!
– Кто это? – спросил Пинс.
– Не знаю. Народ уже готов.
Троица, спустившись вниз, двинулась в сторону Конго-сквер и приходской тюрьмы. Толпа катилась вперед, громыхая, словно гигантский механизм. У полуоткрытых окон выстроились проститутки. Перед самой площадью к толпе прибились черные оборванцы. Стучали палки, и кто-то пиликал на скрипке.
– Скоро вы увидите другие танцы, а не только «свиное рыло»! Вперед, ниггеры!
Добравшись до тюрьмы, поток растекся перед стальной дверью главного входа, напор угас, все громко проклинали свои маломощные ломы и кувалды. Несколько минут спустя по флангам толпы пробежала недовольная волна.
– На Трим-стрит деревянная дверь, – крикнул кто-то. И тут же масса людей, белых и черных, отхлынула от главных ворот и, подобрав по пути железнодорожную шпалу, словно вязкая человеческая лава, потекла к Трим-стрит.
Десять или двенадцать человек, ухватившись за шпалу, стали таранить дверь, толпа сопровождала каждый удар громким ахом. АХ АХ АХ.
Разгром
Тюремный надзиратель остановил взгляд на Фрэнке Арчиви. Пропитанное виски дыхание ходило волной.
– Они уже здесь. Дверь не выдержит. Прячьтесь. Куда угодно во всей тюрьме – лучше в женском отделении, наверх!
– Ради Христа, ради всего святого, дайте нам оружие! – Лицо Арчиви напоминало цветом холодное сало.
– Не могу.
Доски у дверных петель затрещали.
Кто-то ринулся наверх, в женское отделение. Сильвано бросился в пустую клетку и забрался под матрас. Растянулся плашмя на голых досках. В глазах плыло, спина непроизвольно выгибалась. Он застыл от страха и не удержал мочевой пузырь.
На улице громадный чернокожий тащил к дубовой двери булыжник. Он стукнул им по замку. Металл треснул, дверь распахнулась, и страшный рев пронесся по толпе. Она выплеснулась на лестницу, Пинс бежал в первых рядах, стуча по ступенькам тростью.