Он заметил его не сразу. Фэй сидел у дальнего конца стойки, выпрямив спину, и склонившись к смуглому, как орех, и вонявшему овцами старикашке; кружка пива прижимала к стойке листок бумаги со списком покупок. Каждый посетитель этого заведения нес на себе какую-то отметину – надпись или картинку на пряжке ремня, футболку, кожаную нашлепку на джинсах, имя, вышитое на шляпной ленте, тисненое «Король лассо» на кепке. Вёрджил махнул, чтобы ему налили пива, и сел рядом с Фэем, который тут же обернулся и спросил:
– Все купил?
– А чего мне покупать? Зубную пасту. И еще эти ебаные марки.
– Ты не забыл про куриный корм? – Голос прозвучал жутковатым подражанием Бетти.
– Я думал, ты купишь.
– О господи! «Я думал, ты купишь»… – Он сморщился. – Нет! Это ТЫ должен купить куриный корм, а у меня других дел по горло.
– Еб твою мать, Фэй, откуда я знал, что ты решил повесить этот хлам на меня? Сколько ей надо? Сейчас принесу.
– Все в этом проклятом списке, каждую неделю в этом проклятом списке первой строчкой, куриный корм, куриный корм – проклятые куры дорастут до мулов, если их так кормить.
– Давай сюда свой ебаный список, Фэй. Давай список, будет тебе куриный корм.
– Там не только куриный корм, там еще корзинка для негров, запихиватель тампаксов и микстура от техасской чесотки.
Вёрджил взял листок. Половину прочесть невозможно, пиво размыло чернила.
– Куплю, что будет.
– Давай, давай. – И Фэй затянул своим гладким тенором: – В каждой деревне свои мудаки – мерзавцы, придурки и пьяницы…
Выйдя на улицу, Вёрджил направился к этому ебаному грузовику, надеясь, что ебучие ключи на месте. Четверть, блядь, пятого. Если ебаные магазины закрываются в пять, ему пиздец. Первым делом этот проклятый ебаный куриный корм. Чтоб ты охуел, Фэй.
Продавец в магазине ему обрадовался и с довольным видом хлопнул по мухе пластиковым пакетом с сушеной фасолью.
– Куриный корм.
– Сусло? Молотая кукуруза?
– Хуй его знает, что всегда берет Фэй?
– Ничего он ни разу не берет. – Шуршащий смех, как радиопомехи.
– Можно телефон? Позвоню на их ебаное ранчо.
Никто не ответил, и Вёрджил припомнил, что они, кажется, собирались ехать к большой луже в северной части ранчо. Эти уебки говорят «луржа», даже Джозефина. Наверное, они там, а может, уперлись еще куда на своих кобылах. Он попытался рассмотреть, что еще перечислено в списке: Куриный корм. Спички. Сухое молоко. Распорки для заборов. Добавки. Бекон. Ключи. Попкорн. И еще шесть или семь ебаных пунктов, которые он не мог разобрать – бритва или брюква, вакцина или вазелин, сода или вода, мясная кость или мучная каша
– Давай каждого по мешку.
– Пятьдесят фунтов?
– Ага. А эти ебаные распорки у вас есть?
– Сколько и какого размера?
– По десять каждого. Счет присылай Свитчам на ранчо. А как насчет добавок?
– Кену Свитчу? – продавец хихикнул. – Как там его любовь? Какие он хочет добавки – лошадиные, коровьи, бараньи, козлиные, кошачьи или человеческие? Тоже каждого по десять?
– Блядь, откуда я знаю? – Куриный корм у него по крайней мере есть.
Фэй был не настроен уходить из бара, он смеялся, курил, заглатывал виски с пивом и обсуждал со стригалем человека, которого они называли Псих, «ублюдок из ублюдков», «мудак, ссыт в раковину, так хоть бы затычку вытащил» и «в башке вареные опилки»
Ладно, подумал Вёрджил, этот уебок работает не на меня, а я ему, блядь, не родственник. Он заказал рюмку «акульих соплей», потом еще одну или две. Куриный корм он, по крайней мере, купил. Прислушался, о чем говорят вокруг.
– Тока и сделал хорошего, это когда с гремучей змеей. Знаешь, про что я? У него вечно за щекой табак. Так вот, гремучка выползает из ворот, а он подъезжает на лошади и недолго думая выпускает струю прямо гремучке в рот, смертельный удар, змеюгу точно вывернуло наизнанку – все, насмерть. С другой стороны сидела пара работников, у одного шляпа лежала на стойке.
– Я ему так и сказал, нет проблем, говорю.
– В том-то и беда. Стараешься по-человечески, говоришь, я не могу, но нет проблем, а он говорит стоп. Я говорю, это ты сказал стоп.
– Я никогда так не говорю. У меня свои способы. Коротко, мягко. Но только не на трезвую голову.
Бармен наклонился над стойкой и спросил Вёрджила, понизив голос:
– Зачем баски таскают в кошельках говно?
– Не знаю, а зачем?
– Вместо паспорта.
Пьяный за рулем
Было уже темно и неизвестно, который час, когда они вывалились из бара и влезли в грузовик.
– Сколько времени? – спросил Вёрджил.
– Черт побери, откуда мне знать? У меня отродясь не было часов, колец и золотых цепей. Я не рассказывал, как мой батя заполучил часы? Часы, ванну, унитаз, газовую стиральную машину – и все за один день. Лучший день в его жизни, бедный затраханный ирландец. Продал своих коров, здоровых и крепких, в удачное время, цены подскочили, один раз за всю его жизнь. Через год правительство вытрясло из него душу, и он остался без ранчо. А в тот, значит, день, про который я тебе говорю, он в первым делом полез в ванну. Установил ванну и унитаз – «чтоб вы мне больше не ныли, что нам ссать некуда» – на кухне и завесил одеялом. Не доставало до пола на восемнадцать дюймов. Мы уселись смотреть, как теперешние дети смотрят телевизор. Матушка нагрела на плите воду – все горшки и кастрюли, который только были в доме, – и вылила в ванну, он еще разжился куском туалетного мыла, и слышно было, как там, за одеялом поет «Розу Трайли», раздевается, снимает башмаки и ссыт в унитаз. Мы видели только ноги. Он расстелил на полу полотенце, рядом с ванной. Снял часы – Иисус и Иосиф, как же он гордился этими часами – никогда в жизни у него не было никаких часов: слышно было, как он кладет их на полку, там, на стенке, была такая маленькая полочка. Потом лезет в ванну, плещется, валяется, поет песни, до нас долетал запах этого мыла и бульканье, он кричит, чтобы принесли кружку, набирает воды и льет себе на голову, сползает вниз, лезет под воду, верещит, как койот в колодце. Через час вылезает из ванны. Становится на полотенце, ноги – два вареных свинячих окорока. Потом берет другое полотенце, чтоб вытереться и, шутя, хлопает им в воздухе – весь чистый, первый раз в жизни помылся в настоящей ванне – и тут край полотенца задевает полку с часами, и они летят прямо в унитаз. Который он так и не спустил. Господи, как он тогда матерился, настоящие вопли банши[306]. Полез прямо в зассанный унитаз, вытащил часы, но поздно, они встали. Тогда еще не придумали ссаконепроницаемых часов. Два года эта несчастная херовина провалялась в сигаретной коробке, пока мой братишка Доннел не взялся их разбирать, там разжалась какая-то пружина, раскрутилась, как гремучка, и заехала ему в правый глаз, так что он до конца жизни, хоть и недолгой, остался одноглазым. Так что не надо мне теперь никаких часов, от них одни неприятности. Ох, я веселый булочник, пеку я пирожки, и скалка моя больше всех, понятно, мужики?
Вёрджил сказал, что он, блядь, запросто сядет за руль, но Фэй тут же встрепенулся:
– Тока через мой труп. Ты надрался в зюзю, и ни хера не петришь, что такое пьяный за рулем. Это искусство. Смотри и учись. И рано утром бабонька в мою стучится дверь, в одной рубашке беленькой, уж ты-то мне поверь… – Он медленно сдал назад, переключился на первую скорость и с рычанием покатил по улице; ни вой клаксонов, ни мигание встречных машин не заставили его включить фары, и лишь в темноте городской окраины, когда кончились уличные фонари, он догадался, что что-то не так. Когда на хороших тридцати пяти милях в час они нырнули во тьму, и правое переднее колесо воткнулось в белую линию, Фэй заговорил опять.
– Расслабься: ночь, пьяный шоферюга медленно везет тебя домой, а в ветровое стекло пялится пузатая луна. Кругом ни души. Ты сам по себе. Тебе еще и домой не захочется. Елда у них заместо трости, вот же сукины сыны.
306
Банши – в ирландской мифологии привидение-плакальщица, чьи громкие крики, предвещают смерть.