— Кажется, я видел твой флакон в ванной комнате.
Она любила распеваться, лежа в ванной. Прошлый вечер не был исключением. В эти прекрасные моменты оставалось лишь сожалеть о том, что никто не слышит ее восхитительного голоса, так раскованно и проникновенно звучащего в маленькой ванной комнате. Слава Богу, хоть Ричард слышал, как она способна петь. Вчера же в ее голосе было нечто совершенно исключительное. Ричард так и замер с другой стороны двери. Он стоял на потертом коврике и слушал, как ее голос произносит нежно-печальные слова песни, то возвышаясь до самого верхнего регистра, а потом вдруг трепетно затихая. Это было так чудесно, что у него сжалось горло.
Люси вышла из комнаты, а через секунду появилась с флаконом в руках.
— Надеюсь, это тебе поможет, — усмехнулся Ричард.
— Пожалуйста, не смейся надо мной! — с улыбкой попросила она. — Ну, пока!
— Я приготовлю ужин, — серьезно сказал он.
Она послала ему воздушный поцелуй.
Внезапный порыв ветра едва не вырвал зонтик из рук, вывернув его наизнанку. Люси тихо выругалась и, перейдя через улицу, направилась кратчайшим путем к Примроуз-хилл. Дождь лил всю ночь, и теперь на мостовой были сплошные лужи, а с деревьев капала вода.
Ее мысли снова вернулись к Ричарду. Как он насторожился, когда она заикнулась о том, чтобы прочесть его записи! Скрывать что-то было совсем не в его духе. Интересно, что же такое там написано, если он хочет это скрыть? Люси зажмурилась от нового порыва ветра, на мгновение ослепившего ее. Но ведь и она кое-что скрывает от него, разве нет? Были в ее прошлом такие эпизоды, о которых лучше бы Ричарду не знать. По крайней мере ей меньше всего этого бы хотелось. Зачем ему знать о том, как ей приходилось унижаться, тем более что этим она так ничего и не добилась.
Ее пронзил жгучий стыд. Нечто подобное она делала и теперь, когда встречалась с Роджером, чувствуя себя в долгу перед ним за то, что тот помог Ричарду получить роль в «Больнице». Когда она решалась на это в прошлом, поначалу ей тоже казалось, что она поступает правильно. Несмотря на то, что какой-то тихий внутренний голос беспрестанно твердил ей одно: «Не будь дурой!..» Совсем как сейчас.
Ричард нагишом стоял у окна и смотрел, как Люси борется с дождем и ветром. По оконному стеклу ползли капли, и ее маленькая фигурка, пересекающая парк, сделалась едва различимой. Ричард поежился и потянулся за просторным свитером, который ему связала мать еще в те времена, когда он был студентом. Надев свитер, он прошлепал босиком на крошечную кухню и набрал в чайник воды, чтобы сделать себе чашку растворимого кофе. Занявшись этим привычным утренним ритуалом, Ричард унесся мыслями в те времена, когда он играл в «Монахах и блудницах». Тогда-то он и повстречал Люси.
Он заметил ее почти сразу, едва войдя в дверь и увидев, как она спускается по лестнице. Она была единственной скромно одетой девушкой в театре, не демонстрировавшей окружающим мужчинам все свои прелести, которыми щедро одарила ее природа. Впрочем, она в этом и не нуждалась. Он хорошо помнил, как от одного взгляда на нее, от одной ее улыбки его бросило в жар. Даже теперь от одного этого воспоминания его сердце начинало колотиться.
С вечеринки, устроенной после спектакля, они ушли вместе. Он бережно держал ее за руку. Другой рукой он прижимал к себе бутылку вина, которую вынес под пальто. Когда им наконец удалось поймать такси, Люси так закоченела, что ему пришлось отогревать ее, крепко обняв и спрятав ее ледяные руки в глубокие карманы своего пальто. Ну а потом в его маленькой жаркой квартирке в Кеннингстоне они как сумасшедшие бросились заниматься любовью. Все произошло так естественно. По крайней мере для него.
Ричард налил из чайника полную эмалированную кружку кипятка и, не сходя с места, принялся за кофе. Конечно, с тех пор многое переменилось, однако они по-прежнему любили друг друга. В себе он был уверен абсолютно. Ни для какой другой женщины места в его сердце не было. Люси была для него единственной желанной.
Ричард прислонился к низенькому кухонному шкафу и уставился на стену, обклеенную дешевыми обоями, которые остались еще от прежних хозяев. Рисунок на обоях изображал ряды помидоров, перемежающихся с кукурузными початками и румяными яблоками. Последние больше напоминали те же помидоры… Он неохотно подумал о том, что пора бы наконец содрать эти дурацкие обои и вместо них наклеить что-то более симпатичное. Потом его взгляд скользнул в комнату и уперся в пишущую машинку. Словно сомнамбула, он двинулся прямо к ней и, устроившись в своем старом скрипучем кресле с ободранной обивкой, принялся ритмично печатать.
Макс продолжал разглагольствовать, и Джемми почувствовал, что изрядно утомился.
Спор о судьбе одной из песен мюзикла до сих пор не закончился. Разговор вертелся вокруг того, сколько строк и откуда нужно выбросить. Гордон и Джой, либреттисты, стояли за то, чтобы текст вообще не трогать. Альдо склонялся к тому, чтобы все-таки кое-какие строчки сократить, Макс решительно настаивал, что песню надо выбросить совсем. Ну а Джеки — Джеки просто ушла звонить по телефону, и ее кресло уже давно пустовало. Когда она наконец вернулась на свое место, Джемми сделал вид, что поглощен своими записями, а также речью Макса, из которой словно боялся пропустить хотя бы одно слово.
— Одна и та же мысль повторяется снова и снова! — говорил Макс.
— Зато публика наверняка прочувствует идею спектакля о жизни Мэрилин, — начал Джой. — Это очень важно…
— Не думаю, что эта идея состоит в том, чтобы публика взбесилась от скуки.
— Бог с тобой, Макс! Это замечательная песня!
Джемми закрыл глаза. Он до сих пор не мог привыкнуть к этим бесконечным пререканиям и, на его взгляд, переливанию из пустого в порожнее. И при этом еще поминалось имя Божье. Наверное, они и сами не ведали, что говорят. Если бы Господь действительно снизошел до того, чтобы прислушаться к тому, о чем они толкуют, то, пожалуй, смахнул бы их с лица земли, как пыль.
Джемми уткнулся в блокнот, который держал в руках, чтобы записывать то, о чем шла речь на совещании. Должен же он постигнуть все эти театральные премудрости!.. Между тем на страничке его блокнота не было ни одной записи — только аккуратные загогулины, плотно заполнявшие лист за листом, причем Джемми старался, чтобы каждая следующая загогулина была чуть меньше предыдущей…
Таким образом, постижение тонкостей постановочного процесса ему не очень-то давалось. Впрочем, ни у кого не было ни времени, ни терпения возиться с Джемми. В основном его гоняли по разным мелким надобностям: принести кофе, дозвониться до нужного человека или сбегать за оставленным в машине сценарием. Остальное же время он бесполезно просиживал на планерках, не в состоянии предложить хоть что-нибудь ценное.
И дело не в том, что прежде он почти ничего не слышал о легендарной Мэрилин. Даже когда он прочел ее биографию, он все еще не мог понять, из-за чего весь сыр-бор, о какой такой потере все толкуют. Ну очаровательная, привлекательная женщина… Что с того, что, будучи эмоционально неуравновешенной, она погубила себя наркотиками?..
И прочитанная книга, и сама эта женщина произвели на него гнетущее впечатление. Ну а постоянные ссылки на разного рода причины, приведшие к трагедии: духовное разложение, потворство страстям, тщеславие и секс — все это мало что объясняло… Кстати, секс во всей этой истории был каким-то неприглядным и бессмысленным…
Секс — это слово преследовало его.
Джемми вспомнил о своих причудливых фантазиях, не дававших ему покоя вчера, в ночной тиши его комнаты. Джеки явилась перед ним обнаженная, она улыбалась, манила, влекла… Его грезы были так явственны, что он, казалось, физически ощущал, как касается губами ее губ, лица, шеи и горячих грудей. Что и говорить, он не смог удержать свою руку, которая привела его к бурному оргазму. Однако даже обессиленный и опустошенный, он все еще страстно желал ее.
Должно быть, отец перевернулся в могиле.
Когда Джемми исполнилось семнадцать лет, старик растолковал ему, что теперь в соответствии с католической верой он достиг возраста, в котором человек становится совершеннолетним, то есть способным отвечать за свои поступки целиком и полностью, в том числе и за то, если совершит смертный грех. После той проникновенной беседы с отцом Джемми годами приходил в ужас от одной мысли о смертных грехах. Смертных — значит, таких, которые «убивают» саму душу, лишая ее святой непорочности, а потому в случае, если таковое осквернение произойдет, необходимо как можно скорее бежать к священнику и исповедаться, не дожидаясь Божьего суда.