Зазвонил телефон. Джеки вскочила и взяла трубку.
— Жаклин Джонс у телефона.
— Где он? — услышала она шипящий голос матери. — Не молчи же, черт побери!
— Насколько я понимаю, ты имеешь в виду Дрю? — холодно проговорила Джеки. — Я полагала, что он у тебя.
— Не умничай, Жаклин!
— Я и не думаю умничать, мама. Я не знаю, где он. И не хочу этого знать. Надеюсь, что в конце концов он окажется в аду.
— Дерьмо!
— Ты пьяна?
— А ты чего ожидала?
Джеки промолчала.
— Ты видела нью-йоркские газеты? — истерично выкрикнула Анжела.
— Не понимаю, о чем ты говоришь…
Наступило молчание. В трубке только слышалось тяжелое дыхание Анжелы.
— Он все-таки это сделал, — резко сказала она. — Я думала, у него не хватит на это смелости, но он это сделал. — Она снова вздохнула, а потом добавила: — Он разрушил все мои планы. Все пропало.
— Что пропало?
— Вся моя жизнь. Моя блистательная светская жизнь!
— Я не понимаю…
— О Господи!.. Возьми хотя бы «Нью-Йорк пост». Они поместили весьма пикантный снимок твоей мамочки.
Анжела рассмеялась, но ее смех больше напоминал всхлипывания.
— С тобой все в порядке? — с беспокойством спросила Джеки.
— Ты помнишь, кто такая Милашка Джонс? Помнишь, Жаклин? Ты ведь повсюду ездила со мной.
Джеки вздохнула.
— Кто раскопал это?
— Дрю и раскопал… И передал в газеты.
— И что ты теперь будешь делать?
— Что я буду делать? — всхлипнула Анжела, захлебнувшись от ярости.
Она вспомнила весь свой унизительный разговор с Доджи. Каждое слово.
Убийственная ирония судьбы заключалась в том, что, как оказалось, Доджи и знать не знал о том, что появилось в газетах. У них состоялся странный разговор. Он забормотал какую-то несуразицу, а она что-то сладко лепетала голосом девочки-школьницы и все ждала, когда он наконец заговорит о том, что прочитал в газетах. У нее дрожали колени, но Доджи так ничего и не сказал. То есть ничего имеющего отношение к происшедшему. Зато под конец разговора он выплеснул на нее другую новость, которая сразила ее наповал. У Доджи появилась другая женщина. Даже теперь ее разум отказывался этому верить.
— Ну что же, — проговорила Анжела, — высоко летать — низко падать. Пропадать так пропадать.
— Этот мелодраматический тон тебе не идет, — сказала Джеки и снова вспомнила об отце. — Ты, наверное, думаешь, что я начну тебя жалеть? Увы, я на это не способна.
— А я от тебя этого и не жду! — отмахнулась Анжела.
Джеки давно следовало бы к этому привыкнуть, однако черствость матери продолжала ранить ее по-прежнему.
— У меня много работы, — словно извиняясь, проговорила она.
— А, этот твой дурацкий мюзикл… — вздохнула Анжела, почувствовав внезапную усталость. — Кстати, теперь ты можешь получить свои деньги.
— Деньги?
— Да. С твоего счета.
Анжела говорила об этом так, словно преподносила дочери кулек с конфетами.
— Ты серьезно?
— Представь себе. Просто мне все это надоело.
— Но можно узнать, почему ты так решила? Ведь в этом нет никакой логики!
— Твоя тупость сводит меня с ума. Какая тебе разница, почему? Ты получишь все до последнего цента. Вот и все дела. Мне это теперь безразлично.
Пропади пропадом этот чертов Доджи с его варикозными венами и толстым пузом!
В глубине души Анжела чувствовала, что ее возражения против постановки «Мэрилин» лежат гораздо глубже. Сама того не подозревая, дочь задела в ней чувствительные струнки, отдавая столько времени, сил и денег, пытаясь восстановить историю жизни белокурого секс-символа Америки. Джеки всегда совалась туда, куда не нужно.
Анжела так и не сумела примириться с отсутствием у себя таланта. Словно скупая старуха, она копила в душе всю горечь и зависть, которые терзали ее вот уже много лет. Болезненные воспоминания были так свежи, словно все произошло только вчера. Много лет она не могла примириться с тем, как сложилась ее судьба.
— Значит ли это, что ты собираешься присутствовать на премьере? — сухо спросила Джеки, не находя в себе сил возражать матери.
— Ты меня приглашаешь? Как это мило! — усмехнулась она. — Тебе не откажешь в чувстве юмора. Этим ты пошла в своего отца…
— Я предложила. Тебе решать…
— Одно могу сказать точно: в Нью-Йорке я не останусь. Здесь мне все обрыдло… Жду не дождусь, чтобы освободиться от всех этих званых обедов и приемов, от всей заумной болтовни, от всего этого дерьма… — ворчала Анжела, хотя в ее голосе не было особой уверенности. — Я уеду раньше, чем меня окружат стервятники…
— Все это пройдет. У людей очень короткая память.
— Но только не в тех кругах, где я вращаюсь. Как бы там ни было, я не хочу больше об этом говорить. С этим покончено, — резко сказала Анжела и поежилась, взглянув на бутылку шампанского и бокал, которые стояли на столике. — Я сниму квартиру на Южном побережье. На один-два месяца. Может быть, и на три. Возможно, мне удастся остаться незамеченной среди тамошних «голубых» и домохозяек на отдыхе…
— Что ж, давай. Я слышала, что Южное побережье становится популярным местом. Журналы мод вывозят туда для съемок своих манекенщиц. — Джеки понимала, что ее наманикюренная мамочка не отправится в какую-нибудь дыру. — Говорят, там жизнь бьет ключом.
— Для тех, кто увлекается загорелыми ребятами, старающимися походить на Сильвестра Сталлоне. Их там пруд пруди.
— Кажется, ты всегда была от них без ума, мама…
— Это не остроумно, Жаклин, — сквозь зубы проговорила Анжела. — И не называй меня мамой!
Джеки услышала, как она швырнула трубку, и тяжело вздохнула. Однако ее мысли быстро переключились на Дрю, и эти мысли не доставили ей ни малейшей радости. Было похоже на то, что он не вернулся в Нью-Йорк. Эта новость была не слишком приятной. Кроме нее, у Дрю в Лондоне, кажется, не было других знакомых.
Она взглянула в окно на узкую улицу внизу. Впрочем, теперь Дрю был на положении вольного стрелка и, наверное, нашел себе кого-нибудь. А может быть, у него и раньше была здесь какая-нибудь женщина? Как знать… Это вполне естественно для людей вроде него. Кем же он был на самом деле? Он проявил себя расчетливым лжецом, умело прячущим свои мысли под маской обаяния. Он был весьма смазлив и легко обводил женщин вокруг пальца. С такими способностями он еще долго будет наслаждаться жизнью. Однако у него нет денег. Это ясно как божий день. Поэтому-то он так настойчиво домогался ее любви… А что же Анжела?.. Джеки закрыла глаза, и ее передернуло от отвращения, когда она представила себе, как Дрю и ее мать занимаются любовью…
Кто-то постучал в дверь. Она обернулась и увидела вошедшего Джемми, излучавшего очарование юности. Она подавила вздох и с восхищением смотрела на него, все еще удивляясь тому, с какой силой ее влечет к нему, и тому, что она так желанна для самого Джемми. Его чувственность, казалось, не имела пределов. Его любовь граничила с преклонением, и она недоумевала, чем могла заслужить такое отношение. Ей казалось, что она недостойна такого счастья.
— Привет! — поздоровался он.
— Привет!
Они молча смотрели друг на друга.
— Тебя хочет видеть Макс, — наконец сказал Джемми. — Он в зале. Его интересует твое окончательное мнение насчет фрагментов из кинофильмов.
Предполагалось, что искусно подмонтированные один к другому кадры из фильмов, в которых снималась Монро, будут в полной тишине проецироваться на экран в глубине сцены во втором акте, а сразу после этого Роуз, ожидающая на авансцене, начнет петь.
— Напомни мне, пожалуйста, чтобы я сказала ему о том, что предварительная продажа билетов несколько оживилась. Даже на дневные спектакли.
Однако число проданных билетов было по-прежнему весьма скромным. Джеки успокаивала себя тем, что интерес к мюзиклу был изрядно подогрет утренним сюжетом на телевидении, а в конце недели будет развернута полномасштабная реклама в печати. Была заготовлена большая статья в журнале «Ты», а также обещали разразиться рецензиями «Стандарт», «Экспресс» и «Мэйл», поместив на своих страницах фотографии Роуз и Люси. Эти материалы будут появляться в течение всей следующей недели.