Джемми улыбнулся и пожал протянутую ею руку. В его глазах светился нескрываемый интерес.
— Кажется, ты приехала рановато? — сказал он, имея в виду занятого в кабинете отца.
— Да, пожалуй.
— В тебя можно влюбиться, — продолжал он, не отпуская ее руку. — Впрочем, ты и сама знаешь, насколько хороша.
Джеки покраснела.
— А ты всегда такой… — Она запнулась, подбирая подходящее слово.
— Прямолинейный? — подсказал он.
— Вообще-то я назвала бы это иначе, — пробормотала Джеки, высвобождая свою руку.
— Прямолинейный или как там еще — такой я, наверное, и есть, — кротко согласился Джемми. — Мой отец никогда не учил меня обходительности.
Она подумала, как в нем еще много мальчишеской нетерпеливости и непосредственности. Интересно, сколько ему лет? Ее отец как-то упоминал о его возрасте. Наконец Джеки вспомнила: ему двадцать четыре года. У нее было странное ощущение: он казался ей одновременно и младше, и старше своих лет.
— Я должен идти, — сказал Джемми. — Меня ждет Клэр. — Он приподнял руку, через которую была переброшена красная шаль. — Она попросила принести ей это.
— Вы собираетесь на прогулку?
Он кивнул.
— Ладно, еще увидимся.
— Очень на это надеюсь, — с теплой улыбкой сказал Джемми.
— Передай от меня привет Клэр, — попросила Джеки.
— Обязательно, — уже стоя у двери, пообещал он.
Джеки посмотрела в окно. Джемми стремительным легким шагом пронесся по дорожке перед домом. У него была грация атлета, и смотреть на его движения было одно удовольствие. Догадывался ли он сам об этом?
Итак, ему двадцать четыре. Он на шесть лет младше ее. Однако разница в возрасте кажется еще значительнее. Должно быть, все дело в том, что с некоторых пор в ней проснулись материнские чувства.
Джеки допила джин с тоником, и ее мысли неохотно вернулись к Дрю и его «другой женщине». Эти воспоминания мучили ее.
Удивительно, как это она могла быть такой дурой, что не поняла сразу, не почувствовала кожей, что Дрю спал с другой. В конце концов он серьезно прокололся, и та, другая женщина ухитрилась раздобыть у него телефон Джеки. Трудно поверить, но она позвонила Джеки и рассказала все — со всеми гадкими подробностями. В конце своего рассказа она даже всплакнула. Не то жаловалась, не то пыталась шантажировать. Джеки с отвращением бросила трубку и принялась собирать вещи.
Несколько мгновений она сидела и вслушивалась в тишину. По крайней мере Дрю оказался не слишком удачливым «охотником». По-видимому, он имел какое-то отношение к Кароччи, влиятельному и богатому итало-американскому семейству, и регулярно получал деньги. Он даже заговаривал о том, чтобы отвезти ее познакомиться со своими родителями, которые якобы жили на острове неподалеку от Капри, и обещал ей там классный отдых. Она поверила ему. Да ведь, собственно говоря, у нее не было никаких оснований не верить. И к тому же на вечеринку ее матери просто не мог попасть случайный человек — кто-то, кого бы предварительно не проверили и не перепроверили. Тем не менее Анжела предостерегала ее относительно Дрю. Впрочем, Джеки давным-давно перестала прислушиваться к советам матери — может быть, лет пятнадцать тому назад.
Тони Кассини, третий муж матери, переполнил чашу терпения Джеки. Когда она праздновала свое пятнадцатилетие, он полез к ней с поздравлениями и при этом обнимал ее чересчур уж крепко, а целовал слишком долго. Так долго, что его губы успели переместиться с ее щеки к дрожащим полураскрытым губам, а затем и на ее шею. Потом вдруг появилась мать. Она словно подгадала этот момент. Появилась и застыла на пороге со свирепым выражением на улице. Вообще-то Джеки была весьма обрадована ее появлением, но мать густо покраснела, а потом, шагнув к дочери, вдруг залепила ей увесистую пощечину, которая едва не сбила ее с ног и надолго оставила след на лице. Звук был похож на удар бича. После пощечины в комнате воцарилась мертвая тишина, а мать и дочь молча смотрели друг на друга. После этого случая Джеки отправили в Англию, к отцу.
Воспоминания были до того отвратительны и мучительны, что Джеки с радостью выбросила бы их из головы навсегда.
Она встала и подошла к небольшому роялю отца. На его сверкающей полированной крышке в беспорядке валялись старые театральные программки. Большинство с фотографиями Дэвида. Это были этапы его актерской карьеры. Здесь ничего не изменилось и, казалось, не изменится никогда. Последнее обстоятельство заключало в себе, может быть, главную прелесть этого дома.
— А как насчет независимых продюсеров, таких, как Ллойд Вебер и Камерон Макинтош? — поинтересовался Дэвид. — Полагаю, ты обращалась к ним?
Джеки кивнула и устало улыбнулась, глядя на своего высокого седовласого отца.
— И не забудь, есть еще Роберт Фокс, а также Тельма Хольт. Они тоже могли бы помочь.
— Все они были со мной очень милы и вежливы, однако никто из них не проявил особенного интереса. Они уверены, что «Мэрилин» не будет иметь успеха, — печально ответила она. — Кроме того, все они связаны другими проектами.
— Думаю, они просто осторожничают, но ты не должна осуждать их за это. Ты же знаешь, что в прошлом году провалилось сразу десять мюзиклов, и люди, вложившие в них деньги, потеряли несколько миллионов фунтов.
— Да, я знаю, — ответила она. — Но такие мюзиклы, как «Мисс Сайгон» и «Фантом», продолжают приносить доход.
— Что они из себя представляют, эти мюзиклы! — сдержанно улыбаясь, проговорил Дэвид. — Одна позолоченная чепуха, и больше ничего.
— Конечно, ты прав. Это больше похоже на игру в рулетку или лотерею, чем на искусство… — со вздохом согласилась Джеки, но тут же добавила: — Однако в основе моей постановки биография яркой личности, и каждый человек найдет в ней что-то для себя. Она содержит в себе все слагаемые успеха. По-моему, «Мэрилин», с коммерческой точки зрения, стопроцентное предприятие.
Дэвид лукаво улыбнулся.
— Все так говорят о своих постановках… — мягко заметил он, внимательно посмотрев на дочь.
— Папа, я работала над этим целых пять лет! — горячо воскликнула она.
— Знаю, Джеки.
Ее лицо разрумянилось от возбуждения. Таким же и он был когда-то. Только много-много лет назад.
— А ты обращалась в Комитет по культуре? — поинтересовался Дэвид.
— Ты, наверное, шутишь! — ответила Джеки с едва сдерживаемым раздражением. — Если бы у них и были деньги, то едва ли они дали бы их продюсеру, о котором еще никто не слышал… Вдобавок не забывай, сейчас никто не желает связываться с мюзиклами. — Она покраснела еще сильнее. — И наконец, в моем спектакле не будут играть звезды, а это значит, что мне нечего предложить публике в качестве наживки.
— Когда ты была бы готова к премьере?
— В феврале или в марте следующего года.
Он недоуменно приподнял брови.
— И все, что тебе нужно для этого, два с половиной миллиона фунтов?
Джеки кивнула.
— Может быть, даже меньше. Если нам, конечно, повезет, — сказала она.
Дэвид не смог сдержать вздоха.
— Однако две трети этой суммы тебе уже удалось собрать, не так ли? — спросил он немного погодя. — Включая твои собственные деньги.
— Альдо Моррис, композитор и музыкальный режиссер, внес сто тысяч, а его брат — пятьдесят. Десять и пятнадцать тысяч вложили Гордон Макки и Джой Ньюби — наши поэты. Еще семьдесят пять тысяч дал наш режиссер Макс Локхарт. Два австралийских антрепренера обещали дать еще триста пятьдесят тысяч. Один японец, большой фанат Мэрилин Монро, даст тоже триста пятьдесят. Я также убедила баронессу Грейшотт, которая спонсировала мой «Святой Грааль», вложить пятьдесят тысяч… — Джеки сделала паузу, чтобы перевести дыхание. — Есть еще и другие, более мелкие спонсоры. В общей сложности нам осталось собрать приблизительно семьсот пятьдесят тысяч фунтов. Я уже положила на депозит семьдесят тысяч фунтов, которые тоже пойдут на постановку спектакля. И вот теперь я задействовала весь мой капитал. Больше у меня ничего нет…
— Пожалуй, я смогу тебе дать около ста тысяч, — сказал Дэвид. — Ну а твоя мачеха, вероятно, значительно больше. — Он умолк, внимательно глядя дочери в глаза. — Так ты не хочешь считаться с мнением опытных людей относительно перспектив постановки «Мэрилин»?