– Разве Анджела не благочестивое имя?
– Нет. С ангелами все просто – даешь подарки, получаешь, благодаришь… Кроме того, Люцифер был ангелом. У ангелов на все своя точка зрения.
– И как ты собираешься меня называть? Люцифером?
– Не знаю. Но подумаю. А теперь помоги мне смыть все это. К кузену Чезаре опаздывать нельзя. До смерти хочется посмотреть, во что будет одета Фьямметта.
Помогая Анджеле смыть с лица маску, я думала о пресловутой Фьямметте, огненно-рыжей флорентийской куртизанке, последней любовнице герцога. Интересно, что сказал бы наш раввин, если бы увидел меня сейчас, безнадежно нечистую в своих помыслах. А потом я поняла, что мне все равно: пусть я превратилась в изгоя, но зато, умывая Анджелу, обрела давно потерянное в Толедо чувство дома.Мне бы следовало догадаться, какого мнения обо мне герцог. Его приглашение вовсе не льстило и даже не оскорбляло. Он просто выбрал тех, кого счел подходящими для того развлечения, которое задумал, и, разумеется, учитывая обстоятельства нашего знакомства, я годилась в компанию.
Если герцог приезжал в Италию, то жил не в старом предместье Рима, своем дворце Сан-Клементе, в котором много лет подряд велась реконструкция, а в апартаментах, прямо над отцовскими покоями, в Ватикане. Эти комнаты когда-то принадлежали принцу Джему и, несмотря на шутливый подарок Святого Отца Элизабетте Сенезе, сохранили былую восточную роскошь, которой окружил себя турецкий принц. Мы ужинали за низкими столами, откинувшись на подушки, как древние римляне. Свечи, ароматизированные ванилью и сандаловым маслом, ярко сияли в подсвечниках, и чувственные, пьянящие ароматы не испарялись благодаря массивным шторам из темного бархата.
Мужчины и женщины ужинали вместе, юные аристократы из окружения герцога (кое-кого я узнала), горстка молодых кардиналов, чьи алые одеяния сразу бросались в глаза среди разноцветных шелков и парчи дам, большую часть которых я видела впервые. Донна Лукреция томно возлежала возле отца. Тот, учитывая его возраст и высокий статус, сидел на резном стуле, положив одну ногу на подушку, а вторую, с подагрой, на плечо маленького негритенка, стоявшего перед ним на коленях.
Но самого герцога не было. Он не появлялся весь ужин, но когда слуги убирали блюда с фруктами, а музыканты листали ноты на подставках, огромные двойные створки дверей распахнулись, и он вошел в сопровождении двух слуг в красно-золотых ливреях и высокой рыжеволосой женщины, висевшей у него на локте, которую я приняла за Фьямметту. Рядом с ней герцог, как всегда одетый в черное и с минимальным количеством драгоценностей, оставался незаметной тенью. Она была великолепна, с кремовой кожей и прямой осанкой, заставившей меня вспомнить классические мраморные статуи, украшавшие новые фасады огромных дворцов, вроде нашего. Если бы не глубокое декольте и яркая раскраска на лице, ее легко можно было принять за гранд-даму, а не куртизанку. Она хорошо музицировала и могла продекламировать наизусть почти всего Овидия, хотя утверждали, что она применяла на практике наставления из «Ars Amatoria» [15] со своими любовниками.
Мы поднялись и поклонились. Приветствие вышло корявым из-за того, что некоторые, хватившие лишку, споткнулись о подушки. Фьямметта опустилась на колени перед Его Святейшеством и поцеловала кольцо, затем склонилась над рукой донны Лукреции, а на остальных взглянула с высокомерным презрением. Жена и дочь герцога Валентино оставались при французском дворе заложницами хорошего поведения главы семейства. Римом правила Фьямметта. Герцог усадил ее на подушки рядом с сестрой. Донна Лукреция с готовностью подвинулась, освобождая место, но отношения между ними были натянутыми, холодными, и никакой свет и тепло ароматизированных свечей не могли растопить их.
Герцог же прошел и остановился за отцовским стулом, и вскоре они уже о чем-то беседовали, сдвинув головы, рука герцога при этом лежала на спинке стула, а любимая обезьянка Его Святейшества бегала по ней взад-вперед, насколько позволяла золотая цепь. Девушку, залезшую непонятно каким образом на священные колени, согнали, как надоедливую муху, когда она попыталась прикусить папское ухо. Вдруг раздался громкий хохот, герцог отбросил обезьянку в сторону, выпрямился и начал оглядывать комнату, задумывая атаку на гостей. Сердце забилось, как пойманная в клетку птица, когда его взгляд устремился в мою сторону.
Возможно, он хотел лишь поздороваться со своей кузиной, сидевшей со мной рядом. Но нет. Герцог пересек зал и слегка склонился надо мной. Я с трудом поднялась и сумела изобразить реверанс, хотя и запуталась в подушках и юбках Анджелы. Потом ударилась лодыжкой о низенький край стола и прикусила губу.