Что поделаешь, такова сила авторитетного слова.
Куда бы не приезжал с гастролями Большой театр, аншлаги были гарантированы. Так повелось со времен царя Гороха. Но в какое-то мгновение появилась небольшая группка почитателей, превратившаяся вскорости в довольно приличную, которая ломилась в зал исключительно на «Miakisheff».
Статиста начали узнавать на улицах, клянчить у него автографы, в Интернете появился фан-клуб. «Родная» Москва тоже не отставала. Вычислив многоэтажный подъезд, где спряталась крохотная Юрина квартирка, его осадили страждущие прикосновения к кумиру и рыдающие при каждом явлении звезды девушки и юноши всех мастей и национальностей.
«Охотники за головами» из других театров, в том числе – драматических, а также с киностудий, отечественных и зарубежных, осаждали Мякишева по пути на работу, звонками по мобильному телефону и прочими тривиальными способами, предлагая такие условия, от которых закружились бы головы и у Данилы Козловского, и у кузин, так их перетак, Старшенбаум.
Да и коллеги по цеху начали недобро шушукаться, отводя при виде Юры в сторону полные искренней ненависти глаза…
Служба курьерской доставки, щедро оплаченная с кредитки и вызванная по продиктованному адресу в Люблино, ранним утром, когда, как известно, самый сон, взяла в незапертой квартире тяжелый виниловый чемодан (его пришлось нести вдвоем) и небольшой пластиковый атташе-кейс, погрузила два сих предмета в желтый фургон с броской красной стрелой и тремя латинскими буквами и, быстро миновав не закупоренные еще пробками улицы громадного мегаполиса, домчалась до Шереметьева. Как и было заранее оговорено по телефону, чемодан с кейсом курьеры оставили возле третьей стойки регистрации международного терминала.
Куда дальше проследовал бесхозный багаж, мы не имеем ни малейшего понятия, но девушка-регистратор, что через пять минут расправилась с остатками небольшой очереди, ни чемодана, ни «дипломата» возле своего рабочего места не обнаружила…
Чемпо Санимас прилетел на Костус неизвестно с какой планеты. Пару недель назад. В сундуке. В нефритовом, обитом элегантными титановыми полосами. С хитрыми навесными замками, запертыми на ключ…
Вогра
– А теперь предоставим слово многоуважаемому сопредседателю нашего жюри – Варваре Федоровне Осиновой.
Микрофон, передаваемый по цепочке быстро заскользил в ее сторону, и Вогра, не будь дурой, со всей ясностью осознала: «Вот он! Вот тот самый момент, ради которого я жила и терпела. Отец надуется от гордости, если вообще… не лопнет от зависти. Давай же, действуй, девочка! Другого такого шанса может и не представиться. Настал твой звездный час!»
– …Нас сейчас смотрит весь цивилизованный мир, – тем временем голосил поставленным баритоном ведущий. – Прямая трансляция с церемонии награждения победителей Международного Московского Кинофестиваля ведется на тридцати языках. Это, поверьте, огромная аудитория, насчитывающая…
– Спасибо, Иван, – перебила его Вогра, которая, наконец, обрела микрофон, а с ним полный контроль над переполнявшими ее эмоциями и непоколебимую уверенность в собственной правоте. – Ну, что я могу сказать о нашей картине-победителе…
Вогра перехватила микрофон другой рукой. Обворожительно улыбнувшись, она пристально посмотрела в глаза раскрасневшемуся от счастья и волнения именитому режиссеру-триумфатору, окинула заинтересованным всеохватным взором парадную напомаженную аудиторию зала и, подмигнув в телекамеру, вновь поднесла микрофон к губам…
Вогра родилась в двухкомнатной берлоге в самой глухой чащобе осинового леса где-то то ли под Костромой, то ли под Ярославлем в семье обычных троллей. Воспитывал ее отец, уважаемый многими Короед Костогрызович, всю свою долгую, полную ничтожных свершений жизнь, проработавший по месту обитания.
Маму Вогра не помнила. Та погибла на службе, когда, не рассчитав собственных сил, вышла на рельсы и пыталась напугать электричку. В людских газетах тогда написали, что под поезд попала гигантская горилла неизвестного науке вида, непонятно каким образом забравшаяся в столь умеренно-климатические широты. Но свои, лесные, говорили, что мама была на обезьяну, пусть даже человекообразную, нисколько не похожей, наоборот – ужасно милой тварью, полной противоположностью приматов. Мол, Вогра статью и мордой уродилась в нее, а вовсе не в папу, в облике которого изредка проскальзывало что-то неуловимо-гуманитарное. Должно быть, бабка в молодости втихую грешила с лесорубами.