Так и сделал.
Прибыл следующим днем к Самохиным психотерапевт Лаврентий Андреевич, муж ученый и во всех отношениях уважаемый. Осмотрел Фадеевну, фонариком в зенки старухины посветил, молоточком резиновым по коленкам постучал, виски круговым движением в левую сторону погладил, да только не нашел ничего подозрительного.
Вышел из бабкиной комнатки, вымыл под мойдодыром руки с вонючим хозяйственным мылом, да изрек:
– Все нормально, Терентий Вениаминович, с вашей матушкой. Здорова, как корова.
И захихикал. А Терёха с Танюхой глазищи вылупили. И дед Митяй, что рядышком стоял, языком поцокал.
– Ай, дохтур, – покачал головой старик, – как же нормально-то?! На метле не летает?
– Не летает, – кивнул врач.
– Голой на шабаши не бегает?
– Не бегает, – поправил на переносице очки доктор.
– Петухам шеи не сворачивает?
– Не сворачивает, – пожал плечами Лаврентий Андреевич.
– Ну, вот! – засмеялся Митяй, оскалив единственный желтый зуб. – А ты говоришь, нормально все! Тоже мне, специалист. А-ну, пусти!
Дед Митяй оттолкнул врача, прошел из сеней в избу, взял Фадеевну под локоток и во двор вывел. По пути выхватил из угла метлу. На улице инструмент этот самый оседлал и как свистнет!
– Смотри, Фадеевна! – заорал дурным голосом дед. – Во, как надо! А вы чё стоите? Берите мётлы, и за мною!
Оседлали вслед за Митяем метлы Терёха с Танюхою, малые Ванька с Венькою, даже доктор Лаврентий Андреевич в наглядную терапию не без интересу включился. Оставили бедную Фадеевну у ворот, а сами со двора на дорогу рванули. Орут на всю слободку, соседей созывают…
И скачет, значится, через час ужо вся Белая слободка города Максакова Н-ского края-области на метлах по улице. В авангарде – дед Митяй, психотерапевт Лаврентий Андреевич, да четверо Самохиных. Взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед… А Лизавета Фадеевна глядит на всю эту жуткую синематографию из ворот, и головой неодобрительно покачивает.
А туточки и темнеть зачало. Тонкий серп Луны в черных небесах зловеще засветился.
Дед Митяй примаялся, остановиться хотел, видя, что помощи личным примером никакой оказать доброй соседочке не может. Не тут-то было! Оторвались старые его ревматические ноги в поношенных валенках от тверди земной, и понесла старая метла своего всадника в антрацитовую ночную атмосферу. А за бобылем неугомонным и все слободские огромадным клином гусиным ввысь пошли. Ну, натурально на юг!
Постояла еще с минуту у воротного столба Фадеевна. Потом рукой махнула, сплюнула наземь сквозь дырку меж зубов, развернулась, да домой засеменила. На крылечко, кряхтя, поднялась, посмотрела в черное звёздокрапчатое небо, в котором сердобольные слободчане на метлах мертвые петли имени летчика Нестерова крутят, пожала плечами…
А потом улыбнулась недобро, ведьмину искру глазом желтым пустила, хохотнула гортанно и тоном, не терпящим возражений, значительно изрекла:
– Что поделаешь? Осеннее обострение…
Да в избу шустрой тенью и шмыгнула.
Тяга
Лесник поворошил золу кочергой – глянул, остались ли угли. Поцокал довольно языком, поднялся с корточек и закрыв дверцу, потянулся к заслонке.
– Тяга, Колюнь, нам более ни к чему, верно? Тяга… – задумчиво проговорил он. – Кстати! Повадились тут, понимаешь, к нам эти… Интервенты, во! Одного-двух дерев им, собакам, мало. Давай, говорят, Саныч, мы вон ту площадку вырубим. Тебе злата доставим, а? Оно ж у вас в цене?
– А ты чего?
– Я? Хм… Ой, Коль… Чего ж вы, говорю, гости дорогие, удумали? – Саныч легонько постучал кулаком по печи. – Тута ж заповедник, злыдни! А они мне, знаш чё? Ты, говорят, Саныч, если на наши условия не согласен, мы тя в шхуну свою посадим и… эту… лотобо… любото…
– Лоботомию?
– Точно! Лоботомию, говорят, сделаем. Ну, Николаха, и осерчал же я! Снял с плеча ружжо да главному ихнему пальнул поверх треуха четвертым нумером. Для острастки. Чтоб совесть наружу вытащить.
Лесник уселся на табурет, налил чаю сперва в чашку, потом оттуда в блюдечко, осторожно взял его за краешки, подул и с шумом отхлебнул.
– Сникли, а как же… Стоят себе с топорами наперевес, морды кислые, зенки долу. Но то – страх, брат, не совесть. Совесть, Никола, чувство воистину человеческое. Ни у одного, даже самого распрекрасного, гуманоида ее нет. Да и у наших-то потихоньку выводится. Это я тебе, парень, как старший егерь говорю… с высшим университетским.
– Ты ж бывший военный. У тебя есть гражданское образование? – удивился я.
– А что, непохоже? Одичал, да? – хитро прищурился лесник, стрельнув поверх блюдца взглядом единственного глаза, но зато удивительного натурально-изумрудного цвета.