Потом пришёл сон. Но сон какой-то странный и даже в чём-то дурной. Ковалёву снилось, что ему хочется «докторской» колбасы. Снилось настолько реалистично и ярко, со всеми сопутствующими атрибутами – цветом, запахом, деликатной и аппетитной слезой на срезе, что Александру Алексеевичу волей-неволей пришлось пробудиться и отправиться на кухню.
В прагматичном холодильнике стоял дуршлаг с отваренными на завтра макаронами, плошка со сливочным маслом, тарелка с размораживающейся камбалой, пара банок протёртой с сахаром смородины и одна с маринованными маслятами. На дверце в великоватых, рассчитанных на иные размеры контурных ячейках покатывалось полтора десятка куриных яиц второй категории и пяток диетических перепелиных. Из закромов агрегата перекочевали на стол кетчуп, ведёрко провансаля, шпроты, тушёнка свиная и тушёнка говяжья, кусок «гауды» в термоусадочной плёнке, пара яблок антоновского сорта, подсохший апельсин и коробочка с зачерствевшим эклером. Даже заначенный хозяйкой дециметр твердокопчёной «особой» нашёл пристанище в самом тёмном и потаённом углу старенького «Мира». Но «докторской», естественно, даже не пахло.
Стрелки настенных часов из сумрачного коридора, просматривающиеся сквозь дверной проём, подходили к двум. Вспомнился и виденный накануне в телевизоре метеорологический профессор, что пророчил Средней Волге на текущую ночь до минус сорока по Цельсию.
Брр!
Ковалёва передёрнуло.
Но, как говорится, охота пуще неволи.
Осторожно прикрыв дверь в спальню, чтоб, не дай бог, не разбудить любимую жену, Александр Алексеевич натянул на ноги поверх рейтуз утеплённые байкой джины, торс упаковал во фланелевую рубаху и ангорской шерсти джемпер с горловиной на молнии, сунул ноги в валенки, тело в дубленку, распустил ушанку и, обозначив контуры носа вязаным шарфом, покинул дом. Ноги неугомонного доцента вели его вниз по лестнице и далее дворами в соседний квартал к магазинчику с неоригинальным названием «24 часа».
За решёткой, сваренной из арматурных прутков и выкрашенной серебрянкой, на фоне стеллажей с продуктами и напитками скучала, разглядывая собственные ногти, молоденькая продавщица, которая не подняла голову даже на скрип открываемой двери. В общем зале возле окна стояли двое мужиков бомжеватого вида. Один из них вскинул на Ковалёва мутные слезящиеся глаза, отвернулся и, взяв с подоконника пузырь, разлил по пластиковым стаканчикам остатки дешёвого портвейна.
Александр Алексеевич оттянул шарф на шею, прокашлялся и, взявшись рукой за прут решётки, обратился к продавщице:
– Здравствуйте, девушка.
– Ага, – кивнула та, не поднимая головы. – Вам чего? Водки?
– Ну… почему ж сразу – в-водки? – голос доцента прозвучал нерешительно. С дрожью. – Мне б колбаски граммов триста… «Докторской».
– Какой? – на этот раз продавщица глаза таки подняла. Было очевидно, что с такими просьбами ночная публика обращается к ней не слишком часто.
Ковалёв отчего-то покраснел и перешёл на шёпот:
– У вас «докторская» колбаса есть?
– А-а! – дошло, наконец, до продавщицы. – Приспичило, значит. Бывает.
– Приспичило, – вздохнув, кивнул Александр Алексеевич, – бывает.
Один из мужиков в углу громко загоготал. Тот самый, что давеча разливал портешок. Ещё и со своим «поздравлением» встрял:
– Слышь, Мотыга?! Светлое Рождество на дворе, у людей полтинника на святую воду не хватает, а ему колбаски захотелось. С праздником, братан! Христос Воскрес!
– Воистину… – на автомате произнёс Ковалёв и, вдруг вспомнив, что христосаются в Пасху, осёкся.
– Нет колбасы, мужчина, – строго зыркнув в сторону алкашей, отрезала продавщица. И зачем-то добавила: – Бутерброды есть. Очень вкусные. С яйцом под майонезом по шесть семьдесят и с селёдкой по семь пятьдесят. Бутерброд будете? К водке-то, а? Селёдочка – самое то!
Зачем Александр Алексеевич купил три бутерброда с селёдкой, три – с яйцом и ноль-семь «пшеничной», не смог бы, наверное, сказать он и сам. То ли «ненавязчивая» реклама продавщицы подействовала, то ли по-пасхальному празднично настроенные алкаши, но факт остаётся фактом: доцент Ковалёв поддался искушению лукавого.
Будучи раньше практически непьющим, Александр Алексеевич надрался до поросячьего визга после третьей дозы. Он, похрюкивая от удовольствия, пережёвывал селёдку с яйцом и майонезом, размахивал руками, что-то впаривал Мотыге, оказавшемся глухонемым от рождения, а потому совершенно безучастным, весело бил по плечу знатока церковных праздников Поливаныча, пытался пригласить на вальс прекрасную леди, если та соизволит выйти из своей серебряной клетки, рассказывал пошлые скабрезные анекдоты и пил, пил, пил. Забывая закусывать, не желая прослыть слабаком, боясь огорчить «ребят», за прошедшие и с наступающим, за будущее детей и во имя светлой памяти тех, с кем уже никогда не выпить. Временами, когда осознание истинного «я» на мгновение возвращалось к Александру Алексеевичу, он, борясь с тёмным своим alter ego, порывался вырваться из лап нечистого, застегнуться на все пуговицы и рвануть домой, поближе к тёплому боку любимой жёнушки. Но не случилось. Не повезло. Не хватило силы воли. Зато хватило денег. Аккурат на второй пузырь с тремя бутербродами…