Можно было позвонить в будку охраннику, чтобы тот включил автоматы, но для этого все равно пришлось бы встать и пройти в спальню за мобилой или спуститься к стационарному аппарату. Да и совестно стало Толику. Такие ничтожные проблемы он всегда решал без посторонней помощи.
Поставив вновь опустевший стакан перед собой на ступеньку, кряхтя и чертыхаясь, Махалов, держась за балясину, тяжело поднялся на ноги, размял круговыми движениями плечевые суставы, поднял до уровня талии левое колено, опустил, правое и…
Проклятый стакан тончайшего богемского стекла, оказавшийся совсем не к месту под опустившейся на него босой стопой уринотерапевта, предательски хрустнул и подло вонзился осколком в плоть гения.
– Япона ж вашу мать! – взвыл тот от боли, подскочил и, оступившись, кубарем покатился по дубовым лакированным ступеням мастерски выполненной забежной лестницы к самому ее подножью, устланному – как теперь оказалось, вполне предусмотрительно – желтоватой мохнатой шкурой известного арктического хищника…
Через сколько времени Толик очнулся, доподлинно неизвестно. Но, наверное, пролежал без сознания он не слишком долго, потому как хмель из головы выветрился не полностью, да и обед еще не наступил. Галина-то Викторовна до сих пор не явилась из солнечных Эмиратов. То есть из аэропорта. Может, самолет ее уже приземлился? А! Какая разница!
Правая нога, вначале порезанная, а теперь, после сокрушительного падения, должно быть, и вовсе переломанная в области лодыжки – именно из этой части несчастного организма поступала пульсирующая, но – слава Всевышнему – не очень навязчивая, пусть малоприятная, боль, лежала на медвежьей шкуре под неестественным углом. Это Толик увидел, приподнявшись на локтях и повернув голову.
Он хотел было встать на четвереньки, доползти до тумбочки с телефоном, чтобы вызвать охранника или, может, сразу скорую, но тут что-то кольнуло его в район печени. Первой мыслью было: «Ну все. Допился, баран, до цирроза…». Однако при ближайшем рассмотрении, сим прометеевым орлом оказался вовсе не распад единственной, к сожалению, печени, а остро заточенный карандаш, вложенный сперва в блокнотик со смешной надписью «notebook» на зеленой обложке, а потом в единственный карман, пришитый к шелковому халату сбоку с небрежностью, выдающей руку мастера. Пардон, вовсе не мастера – известного на весь мир и самого модного на сей день кутюрье.
И тут в обыденную, полную несчастных и счастливых случаев жизнь человека вмешалась мистика. Анатолий Махалов, кое-кем признанный и самый уважаемый в Максакове поэт, известный на всю Россию уринотерапевт, который, казалось бы, из-за засилья компьютерных технологий давным-давно позабыл свой собственный почерк, вдруг выдернул из «ноутбука» чудом уцелевший в схватке с лестницей карандаш и, не обращая внимания на сумерки обесточенного холла, застрочил, словно из пулемета, рифмованными виршами…
Галина Викторовна приехала на такси, словно по расписанию, и уже через каких-то три четверти часа (Максаков – город не слишком большой) Анатолий Павлович ковылял к выходу из травмапункта на новеньких карбоновых костылях, выставляя напоказ лежащему перед ним провинциальному миру загипсованную до колена ногу.
Вечером на собрании поэтического общества Толик, стоя в банкетконференцзале своей клиники за кафедрой на левой ноге, сотрясал воздух и барабанные перепонки благодарных слушателей громогласными и поистине гениальными поэтическими выбросами типа:
Непостоянная и капризная муза попала на этот раз, как говорится, в струю. Строки, рожденные Толиком Махаловым, изумительны, правда? Помните с чего всё начиналось? Точно, с крепкого алкоголя.
Я ж говорю, гениальные поэты – народ пьющий. Причем без лицемерного смущения. Для пользы дела ж!
А вы, уважаемые, коль до сих пор со мной не согласны, можете немедленно хвататься за топоры и заострять колы. Или гусиные перья. Я-то к схватке готов. А вы?
Короче, пацаны…
Литературные опыты авторитетного бизнесмена Семена Михайловича Смоленцева
(он же Сёма Пятый)
Печёночный паштет