– Селина, – прошептал он.
Встрепенувшись, девчонка повернула голову и взволнованно спросила:
– Бен! Ты освободился?
Стайк покачал головой.
– Ещё даже не прошёл. Возьми-ка. – Он сунул каноэ в щель, пока охранник не заметил, что дверь открыта. – Это часа на два.
– Я подожду.
Стайк тихонько закрыл дверь, поковылял обратно и, подавив стон, опустился на жёсткую скамью. Один из его соседей глянул на дверь, потом на него, но тут же опустил взгляд.
Не прошло и нескольких минут, как дверь в дальнем конце коридора открылась и появился охранник. Стайк не помнил его имени, но знал, что до войны тот служил в армии Кеза в военной полиции. Это был высоченный здоровяк с ручищами как пороховые бочонки. Охранник скользнул взглядом по жалкой очереди на скамье и рассеянно крутанул дубинкой. На нем была такая же ярко-жёлтая форма, как и на остальных охранниках, скопированная с фатрастанских мундиров, какие когда-то носил и сам Стайк.
Охранник зыркнул на него.
– Ты. Заключённый 10642. Идём.
Стайк с трудом поднялся на ноги и похромал к охраннику.
– Поторопись, – бросил тот. – Я не могу ждать весь день.
«Интересно, – подумал Стайк, – как бы ты выглядел без рук».
– Бездна, – выдохнул охранник, когда заключённый подошёл ближе. – А ты у нас не маленький.
Стайк не смотрел ему в глаза. Он знал, какого рода внимание привлекают его габариты. Ни к чему хорошему это не приводило, по крайней мере, здесь. Охранники любили преподать урок в назидание остальным на примере самых сильных заключённых.
«Я мог бы раздавить тебя как букашку». Стайк тут же подавил непрошеную мысль. Нельзя так думать. Он образцовый заключённый и намерен продолжать в том же духе, пока не истечёт его срок или пока его не загоняют до смерти. В голове вспыхнуло воспоминание: перчатки заляпаны кровью, в руке меч, он горланит гимн уланов, пешком продираясь сквозь вражеских гренадеров, таких же здоровяков, как этот надменный говнюк. Стайк моргнул, и видение погасло.
Охранник наконец сделал шаг назад и, придержав дверь, указал Стайку на очередной пыльный коридор с единственным окошком.
– Первая дверь направо.
Выполнив указания, Стайк оказался в небольшой квадратной комнатушке. Она живо напомнила ему исповедальню в кресимской церкви, пусть вместо плетёной ширмы между ним и соседним помещением здесь окошко с толстой железной решёткой. Сверху надпись крупными буквами: «Условное освобождение». Камера была хорошо освещена – наверное, чтобы судья мог как следует рассмотреть чудовище, которое собирается выпустить на свободу.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – донёсся голос из-за решётки.
Стайк опустился на низкий деревянный табурет, нервно прислушиваясь к тому, как тот скрипит под его весом.
Несколько мгновений царило молчание. Стайк поднял глаза и посмотрел сквозь решётку. Он уже дважды проходил через подобную процедуру и знал правила игры. Судьёй, занимающимся условным освобождением, попросту становится какой-нибудь старший тюремный администратор, у которого есть на тебя время. А значит, выбор между свободой и ещё двумя годами каторжного труда сильно зависит от того, с какой ноги встал утром судья.
При виде женщины по ту сторону решётки у Стайка запело сердце.
– Рейми? – позвал он.
Рейми Четырёхпалая особой привлекательностью не отличалась. Средних лет, невысокая, невзрачная, одетая довольно элегантно для трудового лагеря. С шеи на цепочке свисали очки. Она занимала должности лагерного бухгалтера и интенданта. Стайк оказался одним из немногих заключённых, умевших читать, писать и считать, а потому частенько помогал ей с гроссбухами. Ему нравилось проводить время в её тихом кабинете, где Селина могла играть на полу, а ему не грозили неприятности.
Рейми откашлялась. Порылась в бумагах, нашла карандаш и тут же выронила. Тот скатился со стола на пол. Она не стала его поднимать, а аккуратно выудила из кармана жакета ещё один и проверила грифель.
– Бенджамин.
– Как поживаете, Рейми? – поинтересовался он.
Она вымученно улыбнулась.
– Кашель замучил. Сейчас сухо, и сами знаете, какая пыль. Как ваше колено?
Стайк пожал плечами.
– Побаливает. У одного моего приятеля, ещё на войне, был такой кашель. Он добавлял мёд в виски. До конца не вылечил, но жизнь себе облегчил.