Дениза кивнула:
– Если не обращать внимания на его язык, то он совершенно безвредный. Для девушек, правда. Мальчики его не любят, потому что он постоянно их лапает. Мы зовем его Мамой, поскольку он скорее похож на женщину, и ему нравится. Он, словно наседка, заботится о нас, и мы все его очень любим.
Шоу-герл тем временем придвинулась к зеркалу и попробовала рассмотреть себя получше.
– Я ослепну буквально через пять минут, – захныкала она.
Просунув руки ей под мышки, тем самым изобразив пропеллер, Мама потащил ее к двери.
– Лети, дорогая! – Внезапно его взгляд упал на Элен. – Сейчас я упаду в обморок! – взвизгнул он. – Откуда эта телка? Боже мой! Вы думаете, из этой красотки можно сделать раскрашенную шлюху?
– Она наша гардеробщица, – сказала Дениза.
Мама засуетился вокруг Элен, рассматривая ее со всех сторон.
– Гм-м… У тебя чудесная кожа. Пожалуй, я сделаю из тебя доярку. – Он задумчиво пожевал губами. – У меня как раз есть подходящий костюм.
– Еще чего не хватало! – рассердилась Дениза. – Это один из его крестьянских костюмов, причем дурацкий. У него лиф с низким вырезом, так что груди практически вываливаются наружу, кружевная отделка и крестьянский чепец времен Марии-Антуанетты. Фу! – Дениза выразительно поморщилась.
– Что значит «фу?» – рассердился Мама. – Я сам его придумал. Крестьянский верх, чулки-сеточка и все такое прочее. Очень красиво!
Отвратительно! – огрызнулась Дениза. – Ты что, ослеп? Неужели не видишь, что перед тобой классная девочка? Одень поскромнее, чтобы она не смотрелась как шлюха. Иначе мы устроим тебе темную и отрежем твой член!
– Гадкие девчонки! – взвизгнул Мама. – Вы не посмеете!
В шесть утра девушки гурьбой высыпали на аллею через служебный выход. Уже рассвело, небо поголубело. Элен зажмурилась. Приятно было увидеть дневной свет после душной атмосферы клуба с его темным залом, подсвеченным розовыми лампами, и постоянным мельтешением на сцене.
У выхода ее поджидал Гай. Сердце Элен оборвалось.
– Ну как дела? – спросил он.
– В общем, нормально, – ответила Элен.
Как ни странно, ей действительно понравилось. Может, из-за того, что у нее наконец была работа, а может, потому, что девушки и впрямь были неплохими.
– Ну что же, хорошо. Потом расскажешь мне подробнее.
– Увидимся вечером, – дернув за рукав, сказала ей Дениза и вдруг, нагнувшись к самому уху, зашептала: – Какой у тебя красивый мужчина, и похоже, джентльмен. Подумать только, дожидался тебя так долго, чтобы проводить домой! Поскорее прибери его к рукам и окольцуй. Хорошего сна! – пропела она, весело помахав рукой.
Элен рассмеялась в ответ.
– Ты, наверное, устала, – сказал Гай, взяв Элен под руку.
– Я совершенно разбита. Никогда не работала так много. С девяти вечера на ногах.
Какое-то время они шли молча. Внезапно Элен остановилась и виновато посмотрела на Гая.
– Гай, – сказала она, – мне очень жаль. Я вчера была так возбуждена, что даже не заметила отсутствия твоей картины.
– Я тоже вел себя не лучшим образом. Зря я говорил с тобой таким тоном и поучал тебя – ты никогда не станешь дрянью. Придешь ко мне на выставку?
– Обязательно.
– Конечно, там будет выставляться еще двадцать– тридцать картин других художников, но это только начало. Месье Лихтенштейн полагает, что шансы выручить за картину хорошие деньги очень велики. А теперь расскажи, как тебе работа?
Элен пошарила в кармане и вытащила смятые купюры.
– Господи! Сколько же там?
– Я даже не успела подсчитать. Мне досталась треть всех чаевых. Треть пошла хозяину кафе, остальное – Иветте, второй гардеробщице. Слушай, давай отметим это событие хорошим завтраком?
– Думаешь, надо отметить?
– Конечно! Это всего лишь деньги.
Спустя полчаса они уже завтракали кофе с рожками в каком-то захолустном кафе.
При этом Элен пыталась успокоить Гая, который хохотал на все кафе.
– Правда же, Гай, я серьезно. Мне и в голову не приходило, что я должна… раскошеливать его. Я очень понравилась этому седовласому, и он пригласил меня за столик выпить шампанского. Я не хотела, но Иветта сказала, что я не должна отказываться. Пришлось подойти к нему. Он был очень любезен и пригласил меня сесть. Один из официантов – а они все алжирцы – тут же к нам подскочил: «Хотите что-нибудь выпить, мадемуазель?» А я ответила: «Да, хочу. Принесите стакан минеральной воды». Не прошло и трех минут, как официант вернулся и сказал, что меня немедленно хочет видеть хозяин заведения месье Блонд. Я подумала, что он будет настаивать, чтобы я пошла с этим стариком в гостиницу или еще куда-нибудь, и придумала тысячу отговорок. «Мадемуазель, – ровным тоном начал месье Блонд. – Элен в точности копировала голос своего хозяина. – Я не знаю, из какой глухой деревни вы приехали в Париж, но позвольте вам кое-что объяснить. Вы представляете себе, как мы зарабатываем деньги?..» Я тупо уставилась на него и спросила: «Продажей билетов?» А он ответил: «Нет, мадемуазель. Продажей шампанского. Каждый раз, когда посетитель предлагает вам выпить, вы должны заказывать шампанское. Ясно?»
У Гая слезы брызнули из глаз. Он смеялся так заразительно, что Элен тоже схватилась за живот.
– Знаешь, – успокоился наконец Гай, – уж если кто и испортит репутацию этого места, так это ты.
Глава 4
Неделю спустя, ровно в полночь, в «Фоли де Бабилон» появилась Жослин. Небрежно сбросив норковое манто на стойку гардеробной, она взяла пластмассовый номерок под номером 47 и проплыла мимо метрдотеля к столику 21. Глаза всех мужчин тотчас устремились ей вслед. За ней тянулся тяжелый сладкий запах лаванды.
Лаванда! «Эта сука еще пользуется лавандой», -подумала Элен, крепко вцепившись в стойку, в то время как перед ее глазами пронеслись картины Парижа 1944 года и роскошного борделя миниатюрной мадам Чанг. На Жослин был тогда пеньюар из бледно-голубого шифона, и говорила она хриплым шепотом: «…за информацию о них предлагается награда… полмиллиона франков… Мы сможем купить три, а может, даже и четыре платья у лучших кутюрье!»
Вот такая тогда была их цена. В обмен на три-четыре платья отдать четверых детей в лапы нацистов!
Элен посмотрела вслед Жослин. Первый шок от встречи прошел, на смену ему пришла глухая ненависть, которая завладела всем ее существом.
– Что случилось? – встревоженно спросила Иветта.
– Ничего, – ответила Элен охрипшим голосом.
– Ну так повесь тогда манто.
Элен отшатнулась от него, словно от клубка змей.
Иветта, взглянув на сменщицу, сама повесила манто.
Всю ночь Элен не спускала с Жослин глаз. Надо отдать ей должное, выглядела она потрясающе. Грациозная, с чувством собственного достоинства, она ни разу не взглянула на сцену. Она вела Себя так, будто сама была звездой «Фоли де Бабилон». И в общем, где-то была права.
Да и одета она была как звезда: открытое вечернее платье красного цвета, белые, выше локтей, перчатки. Красота ее завораживала. Стройное тело, роскошные груди, все те же золотистые волосы, тонкие светлые брови. Вот только взгляд голубых глаз изменился, стал каким-то отсутствующим.
«Значит, Жослин уже не работает в высококлассном борделе, – злорадно подумала Элен. – Стала проституткой в обычном ночном клубе. Но она еще не такого заслуживает! Шлюха и предательница, пособница нацистов!»
Глаза Элен сверкнули ненавистью. На Жослин лежит ответственность за то, что их портреты попали во все газеты бошей. Это она виновата в том, что Мари прижигали сигаретой. Из-за нее навсегда исчезли ее сестры.
Да, судьба была милостива к Жослин, даже очень милостива.
Целый час она сидела за столом, потягивая шампанское, куря сигареты и отвечая на телефонные звонки. Но время шло, и ее хладнокровие улетучивалось. Она начала нервничать и озираться по сторонам. «Интересно, почему? – сгорала от любопытства Элен. – Ведь телефон ее звонил непрерывно».
Наконец к столику Жослин подошел высокий темнокожий бородач. Обменявшись с Жослин парой фраз, он осторожно запустил руку в карман и что-то незаметно ей передал. Жослин зажала это «что-то» в кулаке, а мужчина ушел. Бросив украдкой взгляд по сторонам, Жослин встала и направилась в дамскую комнату.