Адам понял, что лучше прекратить разговоры о музыке и о Лондоне. У Элизабет в голосе звучали те же непреклонные нотки, что Адам нередко слышал, разговаривая с Джеромом. Она для себя все уже окончательно решила, и какой бы несчастной себя ни чувствовала, принимая это решение, ни за что его не изменит. Не изменит до тех пор, пока обстоятельства не позволят ей поступить иначе.
Они шагали, касаясь друг друга рукавами, через мост Сант-Анджело – обычные туристы в потоке таких же, как и они, людей. Все направлялись к площади Святого Петра.
Стояло чудесное утро, какие только помнил Адам на своем веку. Они решили не заходить в другие музеи и всецело насладиться творениями Рафаэля. Когда они наконец вышли из темноты музейных залов на свет, то купили по порции мороженого и двинулись вдоль набережной Тибра. Только тут Адам с ужасом сообразил, что уже половина третьего и, стало быть, Франсин с Джеромом уже полчаса как их поджидают. Адам остановил такси, и они домчались до места встречи как раз тогда, когда официант подавал Джерому десерт.
– А я был почему-то убежден, что вы заблудитесь в ватиканских лабиринтах и мы больше никогда не увидимся, – как ни в чем не бывало сказал он, подцепляя ложкой изрядный кусок мороженого.
– Мы совершенно забыли о времени, – объяснила разрумянившаяся Элизабет, а глаза ее радостно сверкали. – Был такой восхитительный день... Если бы ты только знал, папочка! Я так не хотела, чтобы он кончался!
Метрдотель протянул Адаму меню в кожаной папке и с восхищением посмотрел на Элизабет.
Джером посоветовал Адаму:
– Обязательно попробуй pasta con porcini. Тут великолепно готовят это блюдо.
Никто не обратил внимания на выражение лица Франсин. Она была очень рада вновь видеть Адама и Элизабет и собиралась даже шутливо попенять им за опоздание. Но при словах девушки о прекрасном дне и о ее нежелании, чтобы он кончился, Франсин умолкла и сидела очень тихо, не шевелясь, словно ей с размаху дали пощечину, и феттучини соскальзывали с ее вилки.
У Адама в глазах мелькали такие же искры, как у Элизабет. Он широко улыбался в ответ на все, что ему говорил Джером, но на друга даже не взглянул. Его взгляд не отрывался от Элизабет. На девушку смотрел метрдотель, смотрели обедавшие в ресторане бизнесмены. Впервые Франсин пришло в голову, что Элизабет уже не ребенок. Хотя ей и было всего пятнадцать, но образ жизни и утонченность, которую Джером постоянно прививал дочери, сделали ее женщиной. И именно как на женщину, притом на исключительно желанную, смотрели на нее метрдотель и остальные мужчины. И Адам.
Франсин сощурилась. Ницца перестала казаться ей такой уж заманчивой. Она была уверена, что слова Элизабет были сказаны по простоте душевной. Но сколько это еще может продлиться? Со здравым смыслом и практичностью, свойственными француженкам, Франсин решила впредь делать так, чтобы Элизабет и Адам пореже встречались. Никогда нельзя знать заранее, как оно повернется, n'est-ce pas? И лучше перестраховаться, чем потом локти кусать.
В течение следующих двух лет они встречались довольно часто. Адам испытывал вожделение, но полагал, что это чувство, вызываемое взрослой Элизабет, следует рассматривать как вполне нормальное, если и не совсем желательное. Он более не чувствовал себя грязным развратником, сексуальным извращенцем. «Подобное случается, и даже нередко, – успокаивал он себя. – Иногда бывает, что кузина или тетушка вызывают эмоции, которые приходится подавлять в себе, пока они сами не умрут. И нечего тут стыдиться. Главное, чтобы никто об этом не узнал».
Осенью 1931 года он сделал Франсин предложение, и Джером с Элизабет были гостями на шикарном приеме, устроенном по случаю помолвки в лондонском отеле «Савой». С присущим всем французам желанием во что бы то ни стало жить в Париже Франсин всю зиму и весну старалась убедить Адама в том, что лучше всего будет снять дом в шестнадцатом округе, откуда Адам отлично сможет руководить всеми своими делами. Адам же не был склонен поддаваться на ее уговоры. Он был членом совета директоров нескольких лондонских компаний, все его дела были связаны именно с Лондоном, и ему вовсе не улыбалось тратить по два дня в неделю на разъезды между Кройдоном и Ле-Бурже.
На Пасху Франсин заявила, что нашла потрясающий дом и что стоит только Адаму его увидеть, как все его возражения отпадут. Но Адам уже видел этот дом и не собирался его арендовать. Раз уж Франсин угодно выйти замуж за англичанина, сказал он ей, то придется свыкнуться с мыслью, что жить ей все же придется в Англии. Когда они возвращались из Шантильи, оба были порядком взвинчены. В таком настроении и приехали в квартиру Франсин на Монмартре. Адам знал, что Джером живет в отеле «Георг Пятый» и пробудет там все праздники, и его так и подмывало послать к черту Франсин с ее идиотским настроением и поужинать с другом.
Что-то в выражении лица Адама, его плотно сомкнутые губы и продолжительное молчание заставили Франсин подумать, что она зашла слишком далеко. Свадьба должна состояться в июне, и все равно, где они будут жить – в Париже, Лондоне или Тимбукту.
Франсин очень не хотелось бы, чтобы Адам передумал на ней жениться.
– Извини, cheri, – миролюбиво сказала она, взяв его под руку, когда Адам затормозил у дома, где находилась ее квартира. – Ты прав, тот дом и вправду слишком велик для нас. Впрочем, какая разница? Давай забудем об этом.
Адам не был заинтересован в продолжении ссоры, и потому сразу же улыбнулся ей.
– О'кей! – сказал он, понимая, что выиграл очередную битву и может позволить себе быть великодушным. – Мир!
Обняв Франсин за плечи, он провел ее мимо консьержки в элегантно обставленную квартиру, и они сразу же легли в постель.
Джером чувствовал огромную усталость. Он очень любил Париж, проводил тут не меньше времени, чем в Ницце, но сейчас ему казалось, что Пасха в этом году слишком ранняя, чтобы он мог всей душой насладиться праздниками и отдохнуть. Воздух был сырой, дул пронизывающий, холодный ветер.
– Завтра опять двинем на юг, – сказал он Элизабет, когда она вошла к нему в комнату, желая убедиться, что отец готов к ужину. Ее шелковое платье кремового цвета шуршало при каждом движении, юбка собиралась в многочисленные складки. Джерри больше не успел ничего сказать, так как бриллиантовая запонка, которую он продевал в манжету, выпала у него из рук и покатилась по бледно-бежевому ковру.
– Принц Уэльский будет в гостях у Луизы в пятницу. Мне казалось, ты был бы рад увидеться с ним.
– Не настолько, чтобы терпеть этот холод еще целых три дня, – ответил Джером. Он не шевельнулся, чтобы взять протянутую ему запонку и закончить переодевание. – Мне что-то холодно, никак не могу согреться.
Элизабет настороженно посмотрела на отца. Несколько часов подряд сегодня сыпал легкий дождик, но особенно холодно не было. Внезапно она почувствовала, как тепло в комнате отца. Наверняка он включил до отказа батареи отопления.
– Может, тебе нездоровится? – спросила она, чуть нахмурившись, когда продевала запонку в тугую петельку.
– Ничуть, – поспешно солгал Джером. Болеть ему всегда было очень скучно и утомительно, и потому он даже самому себе не желал признаваться в истинном положении дел. – Пойдем ужинать. Я попрошу забронировать нам места на танжерской «Мамунии». Завтра мы поедем в Марсель на поезде и завтра же вечером отплывем.
– Да, но если тебе нездоровится... – начала было Элизабет, которую совершенно не убедил бодряческий тон отца. Она обратила внимание на его необычную бледность, на напряженное выражение лица и многочисленные морщинки вокруг глаз.