- Ай, хороша! - не удержавшись, Ольстин отвесил звонкий шлепок по открывшейся ему красоте.
Сидевший рядом с ним Завид громко захохотал и, ухватившись за обе штанины на лодыжках пленницы, рывком потянул их на себя. Девчонка всхлипнула. Извивающийся, словно жук, нанизанный на иглу, под коленом Елисея степняк сыпал какими-то ругательствами на своем собачьем языке. И даже росчерк ножа дружинника, оставивший ему кровоточащую полосу от скулы до подбородка, не заставил его замолчать.
- Посмотрим, так ли она хороша здесь? - фыркнул Ольстин, протискивая ладонь меж судорожно сжатых коленей девушки, и толчками продвигаясь выше и выше. - Не успел ли наш друг, - кивок в сторону половчинина, - уже распечатать свою прекрасную невесту? А то мне как-то претит лезть туда, где потопталась эта погань шаруканья.
Ладонь сотского замерла в самом устье бедер девушки. Поднырнув под нее, нащупывая, исследуя. Та лишь беззвучно открывала и закрывала рот, не в силах выдавить из себя ни звука. Даже когда пальцы чужого мужчины нагло проникли внутрь ее тела.
- Вот и замечательно! - наконец радостно сообщил Ольстин, выдергивая ладонь из-под половчанки и демонстрируя товарищам свои слегка влажные пальцы. - Все на месте, братцы. До нас здесь еще никого и никогда не было. Кажется кто-то, - быстрый взгляд, брошенный на заходящегося в потоке грязной брани степняка, - не успел ну совсем чуть-чуть. Припозднись мы хоть на самую малость...
С этими словами он бесцеремонно растолкал ноги девушки в стороны и, вклинившись меж них обоими коленями, опустился на нее, одновременно расстегивая пояс штанов. Пленница продолжала молча царапать ногтями ободы тележного колеса. И лишь в тот момент, когда торжествующая мужская плоть грубо, сминая все встающие на ее пути препятствия, вторглась в самое ее лоно, издала слабый сдавленный писк.
Ольстин замер, наслаждаясь ощущением обладания женщиной, ощущением полного, глубокого проникновения. Снова схватил ее за волосы и, запрокинув голову девчонки назад, прошипел:
- Я же сказал, - он слегка толкнулся внутри девушки, словно бы мог проникнуть еще глубже в ее развороченную плоть, - теперь можешь начинать кричать. Да погромче!
Подался назад, наполовину высвобождая из нее свой член. Даже слегка приподнялся, чтобы заглянуть под себя и с удовлетворением отметить мутно-красные разводы на нем. И с утробным урчанием вновь протаранил пронзительно вскрикнувшую от обрушившейся на нее волны боли девушку. Снова. И снова. С каждым новым толчком заставляя ее все шире и шире раскрывать рот в немом крике, словно выталкивая из уголков широко распахнутых глаз одну за другой крупные слезинки. Но лишь больше и больше распаляясь от этого зрелища. И лишь острее ощущая разгорающееся внутри пламя, способное, вырвавшись наружу, превратить в угольки бьющуюся сейчас под ним женщину...
***
- Ольстин?
- Да?
- А почему, кстати, Ольстин?
Сотский поднял озадаченный взгляд на сидевшего напротив, у маленького, наспех разведенного костерка, Завида и вопросительно заломил бровь.
- Я имею в виду, откуда имя такое странное? - уточнил дружинник, отрезая ножом кусочек от полоски вяленого мяса и отправляя его в рот.
- А, это, - кивнул сотский и покосился в сторону кибитки, возле колеса которой все еще громко сопел Елисей, не в силах насытиться уже, впрочем, давно почти никак не реагирующей на внешний мир половчанкой. - Эльфстан.
- Чего? - теперь пришла очередь уже Завида удивленно взирать на боярина.
- Так меня на самом деле зовут, - хмыкнул Ольстин, отстегивая от пояса баклагу с вином. - Эльфстан. Это по-аглицки. - Отхлебнул из баклаги и, подмигнув, перебросил ее через костерок Завиду. - Моя прапрабабка была служанкой княгини Гиты, супружницы Мономаховой. И приехала аж из самой Аглии. Ее выдали за Ратибора Добрынича. Вот она первой и додумалась наречь своих детей аглицкими именами. Старшего - Альбертом. Ольбер по-нашему. Среднего - Томасом. По-нашенски Фома. Ну, а младшую, мою прабабку - Эстрид. Острад то бишь. С тех пор, - поймал брошенную назад баклажку да с улыбкой развел руками, словно бы извиняясь, - как-то так и пошли у нас в роду через одного гулять аглицкие имена.
- Постой, - подал голос сидевший на так же притихшем в последнее время половце Щука, - Ольбер... Ольбер... - он неопределенно повел рукой в воздухе, будто пытаясь уловить что-то ускользающее. - Это не тот, который...
- ... Итларь-хана в Переяславле застрелил? - закончил за него Ольстин и кивнул. - Он самый. А Фома - это тот, что с Девгеничем на цесаря Алексея к Доростолу ходил.
- И что это имечко означает? - вновь поинтересовался Завид.