Евгений Лукин
Грехи наши тяжкие
Вся рожа наруже.
Погожим майским утром в редакции культуры муниципального телевидения прозвучал телефонный звонок. Мстислав Оборышев снял трубку.
— Мстиша… — недовольным голосом известил Авенир Аркадьич. — Тут к тебе сейчас направляется… э-э… человек…
— Надо же! — не преминул съязвить ядовитый Оборышев. — Кого к нам только не заносит… И как мне с ним поступить?
— Н-ну… не знаю, — замялся Авенир, что вообще-то было ему не свойственно. — Выслушай… а там сам решай… Может, в курьезы воткнешь…
Похоже, несмотря на неусыпную бдительность железной Аси, в здание проник некто неадекватный. А по давней и тем не менее отвратительной традиции принято было сплавлять таковых либо в редакцию культуры, либо в редакцию науки. Это, конечно, в случае тихого помешательства. В случае буйного приглашали охранников.
Вскоре послышался деликатный стук в дверь.
— Войдите.
Вошел незнакомец, при первом взгляде на которого Мстиша чуть отстранился и брезгливо прищурился. Красивые мужчины вызывали в нем не меньшее омерзение, чем умные женщины. И то, и другое в понимании Оборышева являлось верхом неприличия.
Так вот, вошедший был неприлично хорош собой.
— Присаживайтесь, — справившись с неприязнью, проскрипел Мстиша. — И представьтесь заодно.
Тот поблагодарил и сел. Красавец. Хорошо хоть не красавчик — черты лица крупные, мужественные. Другая подробность, отчасти обелявшая пришельца в глазах Оборышева, — на диво небрежный прикид. Чувствовалось, что одежку свою посетитель приобретал давно и явно не в бутиках.
— Вожделея, — сказал он.
Мстиша приподнял брови.
— Чего-чего делая?
— Вожделея, — виновато повторил тот. — Это моя фамилия. Егор Трофимович Вожделея. Вот… — Он достал и раскрыл паспорт.
Оборышев бросил беглый взгляд и вдруг, заинтересовавшись, взял документ в руки. Лицо на фото было то же самое, но отталкивающе безобразное. Надо полагать, Егор Трофимович расплачивался за свою вызывающую красоту полным отсутствием фотогеничности. Вспомнились строки Достоевского: «Фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя».
— Так что вы мне хотели сообщить, Егор Трофимович? — спросил Мстиша, возвращая паспорт владельцу.
— Мне надо выступить на телевидении, — сказал тот.
— По какому поводу?
— По поводу того, что со мной случилось… Это очень важно, поверьте…
— Верю. — Мстиша кивнул. — И что же с вами случилось?
— Вчера ночью, — известил пришелец, — мне был голос…
«Охрану, что ли, сразу вызвать? — вяло прикинул Мстиша. — Да нет, пожалуй, не стоит… Вроде смирный…»
— И по этому поводу вы хотите…
— Да.
— Это не так просто, как вам кажется, — с сожалением глядя на помешавшегося красавца, заметил Мстиша. — Вот вы говорите, голос. Чей голос?
— Н-ну… я полагаю… — Посетитель с трепетом взглянул в потолок, отчего стал еще прекраснее.
— Вы верующий?
— Да, — истово сказал он. — С сегодняшнего дня. Точнее, со вчерашней ночи…
— И сразу направились к нам?
— Н-ну… как видите…
— А у батюшки были?
— У батюшки?..
— Вам был голос, — напомнил Мстиша. — Голос, насколько я вас понял, принадлежал Богу… Так?
— Так.
— Логично было бы обратиться к специалисту… А вы сразу на телевидение. Что Он вам сказал, если не секрет? Открыл истину?
— Ну, в общем… Да. Открыл.
— И велел поведать ее остальным? Урби, так сказать, эт орби? Градам и весям…
— Да. Велел.
— Ну и, естественно, — уже с откровенной скукой продолжал Мстиша, — именно вам предстоит стать во главе нового учения…
— Нет.
Оборышев моргнул.
— Как «нет»? — не поверил он.
— Так «нет». Просто сообщить — и все…
Мстиша озадаченно потер ладонью подбородок.
— Хорошо! Вы можете в двух словах изложить сейчас эту вашу истину?
— Конечно. Он сказал… — Прекрасные глаза пришельца слегка затуманились. — Отныне…
— Простите, — уточнил въедливый Мстиша. — Отныне — это когда?
— Ну… с того момента, как человек услышит от кого-нибудь… узнает…
— Понял. Извините, что перебил. Продолжайте.
— Отныне, — провозгласил новоявленный пророк, — телесная красота будет соответствовать красоте духовной…
Мстиша Оборышев приоткрыл рот и медленно откинулся в потертом своем полукресле, влюбленно глядя на посетителя. Какая прелесть!