Квартира Венди до сих пор опечатана. После убийства там не искали отпечатки пальцев, зато теперь на этот предмет будет обследован каждый уголок. И уж ваши «пальчики» будут найдены пренепременно: не думаю, что вы были в состоянии тщательно протереть за собой ручки двери, поверхность столов, спинки стульев и так далее.
Вас попросят показать, какой бритвой вы пользуетесь в быту. Если вы сейчас же кинетесь покупать новую, их заинтересует — почему. Потом они перевернут весь ваш гардероб и обязательно обнаружат пятна крови, даже если вы и пытались их застирать.
Постепенно мои друзья раскопают, каким образом произошло преступление. Да им даже стараться особенно не придется — вы сами расколетесь на первых же допросах.
— Почему вы так решили, мистер Скаддер? Я намного крепче, чем могу показаться с виду.
— Несгибаемый, жесткий — да, но отнюдь не крепкий. Вы не представляете, скольких преступников мне пришлось допрашивать на своем веку! Пары минут бывает достаточно, чтобы понять, сколько надо будет возиться с каждым. Со всей ответственностью говорю: вы расколетесь, как орех, и очень быстро.
Снова распрямившись, Вэндерпол вскинул на меня глаза, но тут же отвел их в сторону.
— В вашем случае, — продолжил я, — даже не важно, как скоро вы начнете давать показания. Поскольку с вами все будет кончено, стоит только полицейским заинтересоваться вашей персоной. Подумайте сами, преподобный отец, что за этим последует. Вы сразу же впадете в немилость у ваших прихожан. Священник, попавший под подозрение, не имеет права читать с кафедры Святое Писание и наставлять паству.
Он молча смотрел на играющее в камине пламя, а я снова приложился к фляге. В его доме не принято пить спиртное. Ах-ах! Он не одобряет пьянство! А я не одобряю убийство.
— Что вы от меня хотите, мистер Скаддер? — наконец прервал молчание Вэндерпол. — Должен сразу предупредить, что я не располагаю большими средствами.
— Это вы о чем?
— Ну, я не очень богат, но мог бы платить частями. Не слишком большие суммы, конечно, но…
— Мне ваши деньги не нужны.
— Так, значит, вы не собираетесь меня шантажировать?
— Нет.
Он недоуменно уставился на меня.
— Тогда я не понимаю…
Я промолчал.
— Вы еще не ходили в полицейский участок?
— Нет.
— Но собираетесь пойти?
— Если придется, пойду.
— Как это — если придется? Объясните.
Сделав еще один глоток виски, я завинтил крышку и убрал флягу в карман куртки. Взамен из другого кармана достал маленький флакончик с пилюлями.
— Вот это я нашел в шкафчике для лекарств на Бетьюн-стрит. Секонал, снотворное. Полтора года назад было прописано Ричарду.
Не знаю, мучился ли Ричи бессонницей, но из этого пузырька он не принял ни одной таблетки. Итого здесь тридцать штук. Может быть, он держал их на всякий случай, как это делают многие неуверенные в себе люди. Если все улаживается, снотворное выбрасывают вон, но чаще всего его оставляют, то есть держат под рукой, если все-таки решат кончить жизнь самоубийством. Просто так спокойнее.
Я подошел к его креслу и поставил флакон на столик, стоящий рядом. Он зачарованно следил за моими движениями.
— Здесь вполне достаточно для того, чтобы свести счеты с жизнью, — сообщил я оцепеневшему священнику. — Если человек примет все сразу, то просто заснет и не проснется.
Он оторвался от созерцания склянки и медленно проговорил:
— Вы обо всем подумали…
— Да. Это единственный выход из положения, который пришел мне на ум.
— Стало быть, вы хотите, чтобы я лишил себя жизни?
— Ваша жизнь кончена. Вопрос лишь в том, какой принять конец. Выбор за вами.
— А если я соглашусь принять снотворное, что тогда?
— Вы напишете записку о том, что безмерно скорбите о безвременно ушедшем сыне и не видите для себя возможности продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось. В конце концов это недалеко от истины, не так ли?
— А в случае моего отказа…
— …во вторник утром я отправлюсь в полицию.
Несколько раз подряд он глубоко втянул воздух, потом потер ладонью лоб и сказал:
— Неужели вы считаете, что я недостоин жить дальше, мистер Скаддер? Ведь я исполняю высокую духовную миссию и, смею надеяться, я хороший священник.
— Не спорю.
— Я не рисуюсь и не выгораживаю себя, но я искренне думаю, что несу в мир идею добра. Неужели с моей стороны дурно продолжать проповедовать эту идею?