Наконец девушка взяла последний аккорд. Руки ее упали на колени, а затем сама она легко соскользнула с табурета и опустилась рядом с Дэрилом на траву. Челеста и табурет у нее за спиной обернулись клочьями тумана и растаяли.
— Зачем ты пришел? — спросила Бет.
Она была все в том же легком платье, но золотистые волосы заплетены в тугую косу и уложены короной вокруг головы. С этой королевской прической она казалась еще прекраснее.
— Хотел еще раз тебя увидеть, — ответил Дэрил, и в этом не солгал.
Мертвая девушка опустила голову, щеки ее вспыхнули быстрым нежным румянцем.
— И задать свой вопрос, — продолжал Дэрил. — Ты спросила, откуда у меня шрамы, и я ответил, хотя никому раньше об этом не рассказывал. А если я тебя о чем-нибудь спрошу, ответишь?
Бет бросила на него косой взгляд и улыбнулась.
— Это как игра в вопрос-ответ, да?
— Вроде того.
— Хм… Ладно, давай попробуем! Будем спрашивать друг друга по очереди, только чур отвечать честно!
— Договорились, — улыбнулся Дэрил, протягивая ей руку.
Она сжала его ладонь своими нежными пальчиками, и рука его, до самого плеча, на миг словно обратилась в лед.
— Что ж, спрашивай.
— Зачем ты играешь в эти игры с Блейком? Выдаешь себя за его дочь. Что тебе от него нужно?
При этом вопросе Бет наморщила нос и вздернула верхнюю губу; лицо ее приобрело вдруг неприятное выражение, напоминающее крысиную мордочку.
— А тебе что, жаль его?
— Ну… вообще-то да. Представляешь, каково это — потерять всю семью?
Бет презрительно хмыкнула, глядя куда-то мимо него. Что-то неуловимо изменилось в ее лице; черты остались теми же, но теперь Дэрил не мог понять, почему минуту назад она казалась ему прекрасной.
— Не жалко, — отрезала она. — И ты бы его не жалел, если бы знал то, что знаю я.
— А что ты…
— Неважно, — дернув плечиком, ответила она. — Мерзкий человек, не хочу вообще о нем думать! — и, снова повернувшись к нему, очаровательно улыбнулась. — Давай лучше о тебе!
На вопрос «зачем» она так и не ответила.
— Дэрил, у тебя было много девушек?
Этот, казалось бы, простой вопрос поверг Дэрила в смятение. Разбитные продажные девицы, которыми порой по доброте душевной делился с братом Мерл, едва ли входят в категорию «девушек», и про них рассказывать точно не стоит. А кроме них…
— Ну… как бы… вроде… один раз типа что-то такое было.
— Как «что-то такое»? Ты сам не знаешь, была у тебя девушка или нет?
— Ну… — пробормотал Дэрил, погибая от стыда, — я думал, что была, а потом… в общем, оказалось, что она просто прикалывалась. Типа подружке спор проиграла. Давно дело было, в школе еще.
— В школе? И после этого ни разу?!
Дэрил опустил голову так, что нестриженые волосы его совсем закрыли лицо, и молчал. Бет сокрушенно покачала головой.
— Ну как же так? По-моему, за тобой девушки должны просто бегать толпой! Ты такой загадочный и обаятельный! А если тебя немного подстричь… и причесать, вот так… — говоря это, она протянула руку и начала перебирать и приглаживать ему волосы, — станешь просто красавчик!
Лица их сблизились. Дэрил ощущал на щеке ее холодное дыхание; от него веяло чем-то легким, душистым и сладковатым, словно в нежный аромат полевых цветов вплетались едва уловимые нотки гнили.
Бет замерла, приоткрыв губы, словно ждала, что он сейчас ее поцелует. Долгое мгновение спустя она вздохнула и отстранилась.
— А эту свою Кэрол ты любишь?
Даже в мыслях своих Дэрил не задавался таким вопросом, и скорее провалился бы сквозь землю, чем сказал бы это самой Кэрол или кому-то другому; но сейчас ответил без колебаний:
— Люблю.
— Повезло ей! — протянула Бет. — А вот меня больше никто никогда не полюбит. Обидно, правда?
— Очень обидно, — согласился Дэрил.
Несмотря на все, что уже знал он о ней, несмотря на то, что и сейчас она играла с ним и пыталась одурачить, сердце его разрывалось от жалости к этой юной девушке, так грубо вырванной из жизни, превращенной в жуткое нечеловеческое существо. Он с радостью ответил бы ей: «Я люблю тебя!» — но понимал, что любовь-жалость ей не нужна. А такой любви, о какой она просит, он дать не может.
— Ты задала уже два вопроса, — мягко напомнил он. — Теперь мой черед.
— Спрашивай, — тускло откликнулась Бет. Она сорвала цветок и теперь, низко опустив голову, обрывала один за другим его белые лепестки.
«Она не хочет говорить о себе, — лихорадочно соображал Дэрил. — Что ни спрошу о ней самой, уходит от ответа. Значит, спрашивать надо о чем-то другом…»
— Скажи, — осторожно начал он, — что за условие поставил дьявол Доротее Уотли?
— Увести за собой троих, — ответила она, не отрывая глаз от цветка. — Три человека должны были погибнуть на земле Салема, там, где ее казнили. Быть убитыми или умереть от собственной руки. Где все началось, там должно было и закончиться. Тогда бы она вернулась к жизни.
Дэрил подавил рвущееся наружу восклицание и замер, боясь неосторожным словом или движением спугнуть ее откровенность.
— Но Доротея оказалась слабой, — продолжала Бет. — Пожалела их, даже тех, кто ее преследовал и обрек на смерть. А я, — она гордо подняла голову, и сквозь нежные черты ее вновь проступило что-то неприятное, звериное, — я для себя решила: меня не пожалели — и я никого жалеть не буду!
— Бет, так нельзя! — воскликнул Дэрил. Понимал, что это бесполезно, но чувствовал, что должен что-то сказать.
Бет резко повернулась к нему. Лицо ее вытянулось вперед, превратилось в морду с уродливым оскалом; в нем не было уже почти ничего человеческого.
— Я просто хочу жить! — пронзительно закричала она. — Хочу вернуть жизнь, которую у меня отняли! Неужели это слишком много?!
***
— …Это случилось в полдень на берегу пруда. Все работники были в поле, и на ферме мы оставались вдвоем. Бет попыталась потихоньку уйти из дома, разумеется, к этому Уотли, а я ее остановил. Мы не раз спорили и до того, все из-за этого мерзавца; но на этот раз ссора вышла особенно жестокой. Я пытался объяснить, что она совершает страшную ошибку. А она кричала в ответ, что хочет жить, а не похоронить себя заживо среди книг и нот. Что я заедаю ее жизнь, что рад был бы привязать ее к себе и никуда, кроме церкви, не отпускать. Что прежде она обожала меня, считала лучшим отцом на свете, а теперь готова возненавидеть! От этого у меня потемнело в глазах. А она продолжала бросать мне в лицо невыносимые слова. Говорила, что готова уйти к этому негодяю и жить с ним во грехе. «А если здесь нам не дадут жить спокойно, — продолжала она, — мы уедем куда-нибудь подальше, в большой город, где нет сплетников и ханжей, где никто не будет следить, ходим ли мы в церковь и чем занимаемся в постели!» Говорила вещи и похуже, которые из уважения к ее памяти я повторять не буду. Я слушал и не узнавал свою дочь. В нее словно вселился дьявол.
Видит Бог, никогда я не поднимал на нее руку! Тот раз стал первым — и последним. Мы стояли у самого пруда, она — спиной к воде. Не помня себя, я ударил ее по щеке; и вдруг Бет пошатнулась и рухнула в пруд. Как видно, она была оглушена ударом и падением, и сразу пошла ко дну. Помню, как развевалось в воде ее белое платье, как волосы, словно водоросли, колыхались вокруг бледного лица. Помню раскинутые руки: чудилось, она простирает их ко мне, словно в мольбе… Мне казалось, я сразу опомнился и бросился за ней в пруд, но, должно быть, времени прошло больше. Когда я вынес ее на берег, она была уже мертва.
Я пытался привести ее в чувство, пока не стало ясно, что это бесполезно. Потом долго сидел над ней. Сам не знаю, зачем. Иногда вспоминал, что она умерла, что я ее убил, но эта мысль как-то не удерживалась в сознании. Просто сидел и смотрел на нее, в ее чистое, светлое лицо в ореоле золотых волос, словно в небесном сиянии. Мертвая она стала еще прекраснее, чем живая.