Дэрил застыл на месте, боясь вздохнуть. Расширенными глазами смотрел, как одна из клавиш — клавиш, к которым он так и не прикоснулся — медленно опускается, тонет в бархатной обивке, словно под давлением невидимого пальца. За ней другая. А теперь черная. И снова белая. Инструмент не издавал ни звука; но в бестелесных ударах по клавишам ясно ощущался ритм и значение, словно невидимый музыкант наигрывал неслышную мелодию.
Дэрил напрягся, не обращая внимания на охвативший его холод и оцепенение. Сейчас было не так, как у пруда: каким-то отдаленным краешком сознания он понимал, что надо бы испугаться, но все страхи затмевало страстное желание услышать, разгадать эту беззвучную песню. И увидеть того, кто играет.
Какое-то движение сбоку привлекло его внимание. Медленно, с трудом поворачивая голову на одеревеневшей шее, Дэрил повернулся.
У боковой стены стояло ростовое зеркало в волнистой оправе. В этом зеркале он должен был увидеть себя, но не увидел. Там блестела полированным деревом челеста, а за челестой, на таком же блестящем полированном табурете, сидела спиной к нему девушка. Или, быть может, девочка-подросток — со спины не разберешь. Тоненькая фигурка, простая белая футболка и джинсы. Копна золотистых волос, густых и непокорных, небрежно заколота на затылке, несколько прядей заплетены в косичку, другие свободно спускаются по плечам. Лица девушки Дэрил не видел, но видел маленькие руки, уверенно порхающие по клавишам.
Он по-прежнему не слышал ни звука, но по движениям рук, по напряженно выпрямленной спине и тонкой шее угадывал, что девушка играет что-то прекрасное и невыразимо печальное, что нежная, певучая задумчивость в ее музыке сменяется мощными аккордами, несущими в себе боль, гнев и угрозу. Эта немая музыка надрывала ему сердце, переворачивала все внутри. Если хоть один звук прорвется сквозь невидимую преграду, чувствовал Дэрил — быть может, он умрет на месте, но умрет счастливым.
Девушка взяла последний беззвучный аккорд и уронила руки на колени. На миг все замерло. Затем медленно, как-то неестественно медленно начала она поворачиваться на своем вертящемся табурете. Дэрил словно очнулся; очарование рассеялось, и прежний ледяной страх охватил его при мысли, что сейчас он увидит ее лицо…
— Мистер… вы ведь мистер Диксон?
Робкий детский голосок вырвал его из забытья. Видение померкло, отступило куда-то вглубь сознания; Дэрил вздрогнул, словно просыпаясь, со странной смесью облегчения и разочарования обернулся к дверям.
На пороге стояла девочка лет восьми в кургузом сарафанчике, с коротко остриженными рыжими волосами. Круглое веснушчатое личико — бледное и не по-детски серьезное, даже печальное. Было в девочке что-то неуловимо знакомое; и секунду спустя Дэрил сообразил, что это, должно быть, и есть дочка Кэрол.
— Да какой из меня мистер! — усмехнулся он. — Дэрил, и все тут. А ты, должно быть, София? Твои родители здесь работают, верно?
Девчонка изумленно расширила глаза и открыла рот. Дэрил заметил, что она прижимает к груди что-то вроде записной книжки в кожаной обложке.
— Ой, — проговорила она, — вы и правда этот… эс-тро-секс! Вы все про нас знаете!
«Невелика премудрость!» — подумал Дэрил, но вдруг понял, что разубеждать девочку ему совсем не хочется. Слишком редко на него смотрели вот так, широко раскрыв глаза, с простодушным изумлением. Мерл на его месте немедленно показал бы какой-нибудь фокус; и Дэрил даже задумался, чем бы таким удивить и развеселить эту грустную малявку, но тут она спросила:
— Мистер Дэрил, а вы правда хотите ее прогнать?
Ответить — или даже уточнить, о чем и о ком она — он не успел.
— София! — послышался снаружи женский голос.
В дверях появилась Кэрол; и снова, как и в первый раз, Дэрила поразило ее молодое лицо под шапкой седых волос и тревожные голубые глаза.
Бросив на Дэрила какой-то странный взгляд, не то испуганный, не то смущенный, Кэрол торопливо повернулась к дочери:
— София, что ты здесь делаешь? Сколько раз я тебе говорила не шастать по большому дому! Мистер… мистер Диксон здесь работает, ты ему мешаешь…
— Да ничего она мне не мешает… — пробормотал Дэрил.
— Иди скорее домой! — настаивала Кэрол, и Дэрилу показалось, что в голосе ее звучит страх. — Папа уже вернулся и ждет нас к ужину. Нехорошо заставлять папу долго ждать, он будет сердиться!
— Я не хочу к папе, — тихо, но твердо проговорила девочка себе под нос. Однако все же повернулась и поплелась прочь.
Кэрол двинулась было за ней, но остановилась на полдороге, словно вспомнив, зачем пришла сюда. В руках у нее была фланелевая тряпочка; войдя в комнату, она принялась смахивать пыль с подоконника и со шкафов. На Дэрила глаз не поднимала — а вот он не мог оторвать от нее взгляд.
Неловкое молчание длилось, казалось, целую вечность; и наконец Дэрил понял, что на сей раз проявить инициативу придется ему.
— Да она мне не мешала совсем, — повторил он. — Чего вы так? Осталась бы. Конечно, ей любопытно, мелкая же! — Кэрол не подняла головы, но плечи ее заметно вздрогнули, и Дэрил, заподозрив, что сказал что-то не то, добавил: — Или хозяева ваши не любят, чтобы она по дому бегала?
Кэрол наконец вскинула глаза — и снова его как-то болезненно поразил контраст между ее совсем молодым лицом и сединой.
— А… нет, хозяева не против, — торопливо и снова как-то испуганно ответила она, — просто… ну, не нужно это. Нечего ей здесь делать.
Когда Кэрол говорила, на шее у нее вздрагивала голубая жилка. Нежная тонкая шея, светлая кожа, дешевый крестик на цепочке в вырезе унылой серой кофты. Вздернутый, как у дочки, нос. На ключицах, на подбородке, на скулах — легкие, едва заметные пятнышки веснушек, тоже как у Софии.
Все неправильно, все не так. Она же молодая, едва ли старше Дэрила — отчего же поседела? Зачем напялила на себя какие-то старушечьи тряпки? И откуда эта ущербная, совсем не идущая ей манера бормотать, заикаться и прятать глаза — чего она все время боится?
Кэрол подошла ближе и, не глядя на Дэрила, начала вытирать пыль с инструмента. От нее исходил аппетитный аромат свежей выпечки; вдохнув его, Дэрил невольно придвинулся ближе. Взгляды их встретились на миг… и вдруг губы ее задрожали.
— Хозяева люди хорошие, ничего дурного про них не скажу, — проговорила она быстро, почти шепотом, — но вот сам дом… это дело другое. Вы, может быть, надо мной только посмеетесь — оно и понятно, вы такие истории слышите каждый день, и чаще всего их выдумывают со скуки… — всего на мгновение лицо ее озарила легкая быстрая улыбка — улыбка, от которой у Дэрила потеплело на сердце. — Но здесь все по-настоящему. Ведь не только я — все мы тут ее и слышим, и чувствуем. Я как ни зайду в дом, она мне в спину смотрит.
— «Она»?
— Ну, привидение. Все мы тут знаем, что это она. Как-то так… не знаю, почему. Само собой понятно. Мистер Блейк говорит, нечего ее бояться, она ведь ничего плохого не делает, пугает только, и то изредка. А мне от этого еще страшнее. Оттого, что она смотрит, молчит и ждет. Словно примеривается, кого бы первого сожрать. Не за себя боюсь, мне-то уже все равно — за дочку. Если бы не Эд, ни дня бы мы с Софией здесь не остались!
И, отвернувшись, принялась ожесточенно оттирать фланелькой какое-то невидимое пятнышко на крышке инструмента. Рукав ее мешковатой кофты задрался; и Дэрил, не сводивший с нее глаз, вдруг заметил нечто, поразившее его тяжело и болезненно, словно удар в грудь.
Не раздумывая, едва ли понимая, что делает, он схватил Кэрол за руку, повернул запястьем к себе. Рукав сполз к локтю, и в кровавом свете угасающего заката на руке Кэрол явственно проступили синяки. Переплетающиеся цепочки синяков, словно чудовищные браслеты; одни — застарелые, желтоватые, другие — багровые, совсем свежие.