— Меня унизили! — закричала вдруг девушка мне прямо в лицо.
На ее запястьях разогрелись наручники, которые Стас так и не снял.
Мучительно скривившись, княжна вывернулась из моей хватки и отошла на пару шагов.
— Гагарин предал меня! И даже не сподобился рассказать мне о том, что предпочел мне Наталью, а ведь до того клялся в верности… Я готова была терпеть его сложный характер и измены. А родная сестра? Она меня предала! Хотя она больше других понимала, что отцу проще меня убить, чем вынести такой позор. Отец ведь собирался это сделать, Павел Филиппович! Он хотел избавиться от меня и объявить о помолвке младшей дочери с бывшим женихом старшей… И в тот день в резиденции я шла к вам по той злосчастной дороге, потому что меня выставили из дома. Отец выгнал меня прочь, словно собаку! Мне больше некуда было податься, я просто шла, куда глаза глядят… Понимаете, каково это — когда ты никому не нужен? Вы можете себе хотя бы представить, что я испытываю, когда каждый человек в моей жизни видит во мне лишь предмет для торга? Вы прилюдно отказались от меня. И даже этот увалень, Зимин, отказался от меня! Он предпочел мне какую-то бабу! Не меня! Да неужели я настолько страшная? Или все дело в том, что все чуют мою душу, о которой вы говорите?
— С вами поступили несправедливо, — тихо признал я.
— Меня использовали! — вновь закричала Елена.
Она отвернулась и зашагала по дороге, пьяно качаясь. Я быстро нагнал ее и обхватил со спины, чтобы не дать развернуться и расцарапать мне лицо.
— Отпустите… — глухо потребовала девушка. — Не надо меня жалеть.
— Если я и жалею, то только о том, что сказал вам гадости, — признался я. — Я не подумал о том, что вам больно.
— Мне не… — голос ее вдруг сорвался. А потом она тихо заплакала, и я подумал, что не в первый раз довожу девушек до слез на дороге.
— Простите…
— Вы ни в чем не виноваты, — всхлипнула она.
— Я не только за себя прошу. А я за всех, кто делал вам больно. Простите.
Елена Анатольевна повернула голову, чтобы встретиться со мной потемневшим взглядом.
— Вы страшный человек, мастер Чехов. Я слышала, что у вас неприятный характер, что вы холодный и спокойный. Что вы до неприличия уравновешенный… Но то, что вы делаете сейчас… Уж лучше бы вы меня жалели, Павел Филиппович — у меня бы получилось вас за это презирать. Ну вот почему вы такой?
— Какой? — я позволил ей развернуться и взял похолодевшие девичьи ладони в свои.
— Вы умеете злиться, Павел Филиппович?
— Да.
— И при этом вы бьете посуду? Кричите? Делаете глупости?
Я покачал головой:
— К сожалению, нет. Быть может, так было бы проще, я смог бы выразить эмоции через подобный поступок, и люди принимали бы меня за такого же, как они сами. Но именно в такие моменты люди ощущают, что я другой. И потому я кажусь им неприятным. Они видят меня недостаточно живым.
Девушка шмыгнула носом и тихо уточнила:
— Это особенность вашей силы?
— Мой отец в точности такой же. Так что, полагаю, что это — черта нашей фамилии.
— То есть, у вас вся семья способна бесить своим спокойствием?
Я осторожно улыбнулся и признал:
— Полагаю, так и есть… Но это означает, что вам повезло не оказаться частью нашей семьи. Представляете, какие у нас семейные обеды?
Княжна закатила глаза:
— Кошмар!
— Вы достойны кого-то, кто будет ценить вас такой, какая вы есть…
— Однако, вы считаете, что у меня гнилая душа, — насупилась Свиридова.
— Я немного слукавил. Ведь я не могу увидеть вашу душу, пока вы живы.
— Ах, вы… — девушка вновь ударила меня кулачком по плечу. Но на этот раз сделала это несерьезно.
— Давайте вернемся в машину, — предложил я. — Вам надо скорее оказаться в своей квартире, заказать что-нибудь вкусное из любимого ресторана…
— Это было бы замечательно!
— Я могу позвонить в «Знатный ужин» и попросить для вас лосятину. Она сегодня у них особенно хороша, как мне сказали…
— Они не доставляют еду на дом.
— Я попрошу распорядителя об этом одолжении, — пообещал я.
— Умеете вы уговаривать, — хмыкнула девушка и зашагала вместе со мной к автомобилю. — Вы полагаете, мне стоит не рассказывать о том, что наш с вами договор не имеет силы?