— Она отвыкла от жизни, — пояснила Софья Яковлевна. — Быть призраком — не самое приятное состояние. Но она пробыла в посмертии очень долго.
— Она опасна? — уточнил Дмитрий Васильевич.
— Поверьте, она быстро вспомнит, что значит жить, — заговорил кустодий. — Ей понадобится не так много времени, чтобы прийти в себя. Но постарайтесь дать ей немного пространства. Не давите и не требуйте внимания.
— А вы ступайте по домам, — велела бабушка и потрепала супруга по щеке. — Вам надо отдохнуть.
Она посмотрела на сына и нахмурилась:
— У тебя все в порядке?
— Лаврентий Лавович меня подлечил.
— Я не про это, — отмахнулась женщина. — Ты выглядишь усталым. Как Маргарита Ивановна? С ней все в порядке?
— Все хорошо, — отмахнулся Филипп Петрович и демонстративно зевнул. — Нам пора.
Я дождался, пока все выйдут, и закрыл дверь. Бабушка тревожно оглянулась.
— Ты все же переживаешь, — отметил я.
— Конечно, — согласилась княгиня. — Для тебя эта женщина стала почти родной. Я знаю, что ты привязался к ней не как к призраку, а как к живому человеку. Мне стоило понять, что она не простой дух. Но я оказалась слишком беспечной.
— Ты не могла предположить подобное развитие событий, — я улыбнулся. — И я рад, что все сложилось именно так. Ведь ты вполне могла посчитать Виноградову опасной и поступила бы с ней, как истинный некромант.
— Да, я бы ее развоплотила, — спокойно признала Софья Яковлевна. — Это было бы логично.
— Значит, я прав. И все, что произошло — к лучшему.
Мы поднялись на второй этаж. Виноградова пододвинула к окну кресло и расположилась так, чтобы ее лицо обдувал ветерок. Она щурилась на заходящее солнце и казалась совершенно спокойной. Иришка принесла ей чай, поставила чашку рядом на столик.
— Осторожнее, он горячий, — предупредила Нечаева за секунду до того, как Виноградова сделала глоток.
Женщина почти сразу выплюнула его на пол и обескураженно уставилась на чашку.
— Горячий… — повторила она и уронила посуду.
Потом закрыла лицо ладонями и затряслась. Я шагнул было к ней, но бабушка остановила меня, взяв за плечо.
— Оставьте нас одних. Ни одна женщина не захочет, чтобы наши настоящие слезы видели мужчины.
Я растерянно смотрел, как Арина обнимает бывшего призрака. Как бабушка садится на подлокотник кресла и похлопывает Виноградову по спине. Рядом появился один из котов Евсеева, который требовательно мяукнул и тут же оказался на коленях у Любови Федоровны.
— Женщина… — пробормотал Фома, направляясь на кухню.
— Это да, — тихо согласился я, шагая за ним.
— А где мы все будем спать? — обеспокоенно спросил Лаврентий Лавович. И добавил: — Я ужасно храплю…
Глава 25 Ночные бдения
Мы вернулись в гостиную, где нашли наших женщин — они сидели за столом и обсуждали новости. Арина Родионовна рассказывала о случившемся в Яблоневом саду: о том, как ловко Морозов обвел вокруг пальца Свиридову.
— Бедная девушка, — усмехнулась соседка. — Она просто не знала, с кем связывается. Полагаю, что она легко отделалась. Александр Васильевич в былые годы мог просто снести ей голову за подобные выходки, а потом намекнуть, что судейская дочь пыталась угрожать Имперской семье. Никто бы даже и не пикнул.
— Сейчас с этим стало строже, — возразила Софья Яковлевна. — Это во время смуты не было нужды заполнять бумаги и согласовывать всяческие… вещи по устранению неугодных.
— Да-а, были времена… — Бухгалтер лукаво улыбнулась и посмотрела на меня. — Наверно, мне стоит привыкать называть княжича на «вы».
— Бросьте, — отмахнулся я. — Думаю, мы можем пренебречь условностями, учитывая обстоятельства нашего знакомства. Я уже привык к тому, что вы относитесь ко мне как тетушка.
Мы повернулись к княгине, чтобы услышать ее мнение. Бабушка кивнула и произнесла:
— Будет уместно, если окружающие решат, что вы имеете отношение к нашей семье. И обращение к Павлу лишний раз будет доказывать, что вы не случайный человек в доме. Что до внешнего сходства с почившей госпожой Виноградовой, то думаю, мало кто сейчас помнит, как выглядела Любовь Федоровна. На старых снимках и видео вы в макияже. Причем, довольно тяжелом.
— Тогда была такая мода, — смутилась Виноградова. — Да и выходить в люди без краски на лице для дамы моего круга было неприлично. Общество могло решить, что я больна. Или пьяна. Потому стрелки на веках, темные тени и яркая помада были признаком того, что женщина ценит себя.