Два моих разных мира стали тереться друг о друга, как мельничные жернова. Пятая авеню с ревом неслась вдоль Центрального парка, а я оказался зажатым на бетонной полосе посередине.
В дверях показалась Алисия и, пока я стоял, ничего не понимая, Тереза проскользнула мимо нее в комнату.
— Что происходит, черт побери? Если вы собираетесь выяснять отношения, то не обязательно это делать в моей квартире.
Я встретился взглядом с Алисией. Мое сердце начало биться медленнее, как волны на далеком морском берегу.
— Корнелиус, если Алисия собирается устроить сцену, забери ее, ради Бога, отсюда немедленно.
Алисия держалась спокойно, но на лице ее было горестное выражение.
Мое сердце начало биться тревожнее, как прибой на пустынном берегу.
— Христа ради, объясни, что все это значит?
— Сэм, — только и сказала Алисия.
Я все понял. Море обрушилось на меня, и все потерялось в реве волн.
— Что с Сэмом? — настороженно спросила Тереза. — Что он наделал?
Я не отвечал. Мысли унесли меня в другую эпоху. Колесо времени покатилось вспять, и я увидел Бар-Харбор и простого парнишку, протягивающего мне руку со словами:
— Привет, как славно встретить тебя!
Я побывал в банке на углу Уиллоу- и Уолл-стрит после того, как убийцы Пола перестреляли друг друга, и Сэм трясся вместе со мной, когда мы поднимали Стива Салливена на ноги. Я был на Пятой авеню в великое золотое лето 1929 года, когда казалось, что хорошие времена никогда не кончатся. Я танцевал с давно забытыми девочками, я был мертвецки пьян, я замечательно проводил время с моим лучшим другом, а где-то вдалеке звучали Миф Моул и команда, играющая «Александер Рэгтайм бэнд».
— По дороге домой у него случился сердечный приступ, — сказала Алисия. — Шофер сразу отвез его в ближайший госпиталь, но было слишком поздно. Он умер почти сразу.
Я опять подумал о Скотте, говорившем «Разве все это чего-нибудь стоит?», и теперь, оглядываясь на мою борьбу с Сэмом, понял, насколько она была бессмысленна. Все было бессмысленно, все наши планы мести друг другу, все наши пустые препирательства из-за власти. Да и сама власть в конечном счете бессмысленна: когда подходишь к концу жизни, никакая власть в мире не спасет тебя от грядущей тьмы.
Мой мир опрокинулся и разбился вдребезги. Если вся власть бессмысленна, то не имеет значения, в состоянии я быть отцом или нет. В конце пути нет разницы, была у тебя одна дочь или десять сыновей. И бесплодные, и плодовитые — все мы умираем.
Смерть неизбежна, и я не собираюсь закрывать на это глаза. Но нужно найти способ преодоления страха смерти, что-то противопоставить ей. Противоположность небытию — это, конечно, бытие, жизнь, я должен жить среди людей, отказавшись от выхолощенного способа общения с ними через власть. Власть только отдаляет людей от меня. Я должен приблизиться к людям, взломав железную клетку власти, в которой я заточен, если хочу избежать смерти в одиночестве.
Я посмотрел на Алисию и увидел, что актерская маска исчезла с ее лица, нет больше безупречного самоконтроля, так долго разделявшего нас. Я смотрел на нее и видел, что она искренне переживает из-за меня, что жалость, которая так оскорбляла меня, была не жалостью вовсе, а чувством куда более тонким и бескорыстным — состраданием без малейшего оттенка презрения или жертвенности. Я смотрел на нее и видел, что наше прошлое приобретает новый смысл.
Джейк больше ничего не значил для нас, так же как и Тереза. Мне стало ясно, почему Алисия отвергла Джейка, как только мне стала известна их связь: потому, что она слишком меня любила, чтобы ставить меня в положение оскорбленного супруга. Она всегда любила меня, так же как и я ее, и каким-то шестым чувством я угадал, что и сейчас она все еще продолжает любить меня.
Тереза шептала:
— Это ужасная новость... ужасная... он был так молод — было ли ему пятьдесят? Я не могу в это поверить... Сэм...
Я слышал, но не видел Терезу. Для меня существовала только Алисия. Я направился к ней, ступая по мягкому ковру.
Тереза продолжала:
— Милый, такая жалость, это должно быть таким ударом для тебя. Но ведь ты не был очень близок с Сэмом в последние годы, верно? Вы уже не были настоящими друзьями.
— Мисс Ковалевски, неужели вы не понимаете, что это значит для Корнелиуса? — прервала ее Алисия. — Это, как если бы он потерял руку или ногу. Можете ли вы понять, что он теперь совсем одинок?
Но я не был теперь одинок. Я продолжал идти, шаг за шагом, мимо уродливого оранжевого кресла, и думал: «Я должен быть рядом с ней».
Но мне не пришлось пройти весь путь. Алисия пошла мне навстречу. Она сделала шаг вперед, протянула руки, и в тот момент, когда я дотронулся до нее, нашему долгому кошмару пришел конец. Мои щеки стали мокрыми от ее слез. Я, закрыв глаза, обнимал ее.