Я понимал, что он решил атаковать меня в надежде, что я отступлюсь от своего решения. С грустной улыбкой я покачал головой. Мне было совершенно ясно, что Вики Сыта Европой, и, хотя она прямо этого никогда не говорила, я чувствовал, как она тоскует по дому.
Я написал Сэму тщательно продуманное письмо. С сожалением сообщил, что решил не открывать филиала в Германии, так как считаю, что дополнительная ветвь в бизнесе сделает филиал банка Ван Зейла трудно управляемым в той манере, к которой мы привыкли за много лет. С притворным энтузиазмом я хвалил его за достижения в Лондоне. Затем я сообщил, что планирую произвести перестановки в банке на Уиллоу-стрит, Г, и хочу, чтобы он вернулся домой.
Он ответил телеграммой: прибываю Айдлуайлд 14.30 среду обсуждения будущего Сэм.
Назавтра, в среду, я посылал «кадиллак» для встречи Сэма в аэропорту, предварительно убедившись, что это последняя модель года.
Он позвонил от Пьера. «Благодарю за то, что снял для меня пышный номер», — воскликнул он, так тонко намекнув на отсутствие приглашения остановиться на Пятой авеню, что нейтрализовал холодность моего приема.
— Я сейчас немного посплю, а затем, возможно, мы встретимся за обедом.
Я не мог спустить ему этого. Если он будет диктовать расписание наших встреч, наша конфронтация возобновится, что ослабит мою позицию.
— Жду тебя здесь через полчаса, — сказал я и повесил трубку.
Он явился вовремя. По-видимому, решил, что лучше не опаздывать и не идти на риск углубления нашего антагонизма.
Когда он вошел в мой кабинет, я осмотрел его с головы до ног, как боксер на ринге, оценивающий силы своего противника, и обнаружил детали, ускользавшие от меня ранее во время напряженных деловых встреч и суетливых домашних сборищ. Его черные волосы поседели, а морщины на лице стали глубже. Я тоже наверняка постарел, но на внешности светловолосых людей возрастные изменения отражаются менее заметно: мои волосы были тускловатого желтого цвета, но проседь не была видна, и хотя мое лицо тоже было в морщинах, но не было ни мешков под глазами, ни вислых щек. Постоянные физические упражнения, отсутствие привычки к курению помогали мне сохранить неплохую физическую форму, несмотря на некоторые неполадки с дыханием, кроме того, я вовсе перестал пить после того, что узнал об Алисии. Сэм выглядел неважно. Как только мы уселись после обычного спектакля, изображающего сердечную встречу, он закурил, чтобы успокоить нервы.
Конечно, я знал приблизительно, как пойдет наш разговор: схема его была давно отработана. Сэм искусно подведет к тому, чтобы в очередной раз начать излагать мне убедительные доводы в пользу дальнейшего расширения деловых связей в Европе. Он мог бы попытаться воздействовать на меня методами, более грубыми, чем убеждение. Однако он достаточно хорошо знал меня и понимал, что лучше не бить меня по голове, а терпеливо уговаривать до тех пор, пока не иссякнут мои контраргументы. Ясно, что ради Вики он постарается быть со мной мягким и обходительным, дабы не углублять без нужды противоречий между нами.
Подвести лошадь к воде может и один человек, но заставить ее пить, если она не хочет, не смогут и двадцать. Уговаривая меня подойти к воде и расписывая прелести водопоя, Сэм, естественно, может потерять терпение, если я буду упрямой лошадью и наотрез откажусь от утоления жажды. Весьма вероятно, что в этом случае он будет угрожать мне выходом из дела, хотя вряд ли может искренне хотеть этого. Слабость его позиции в том, что, порвав со мной и банком Ван Зейла, он рискует нарушить душевное равновесие Вики и ухудшить перспективы своего сына в будущем. Если Сэм будет угрожать мне отставкой, и я скажу, что это блеф, то поставлю его в затруднительное положение.
Я улыбнулся, желая казаться уверенным в себе, но Сэм не смотрел на меня. Держа в руках свою отвратительную сигарету, он все еще блуждал рассеянным взглядом по сторонам.
— Давай, если ты не возражаешь, строго придерживаться деловой беседы, — сказал он. — Обсуждение личных дел слишком взвинчивает нас обоих.
Любой деловой разговор мог иметь только один результат: с унизительной легкостью Сэм продемонстрирует мне, как я глуп, неразумен и близорук, отказываясь санкционировать расширение деловых связей в Германии. Он будет жонглировать самыми последними фактами и цифрами, и через пять минут я буду выглядеть круглым дураком.
— Какого черта, Сэм! — сказал я примирительным тоном. — Дай мне хоть какую-нибудь передышку, а? Смени пластинку! Я не хочу выслушивать твои доводы в пользу открытия немецкого филиала — я знаю их настолько хорошо, что, вероятно, смогу повторить во сне! Англичане, как ты говоришь — законченные бездельники, их дело распивать чай, они живут в раю для дураков с тех пор, как Макмиллан заявил им, что никогда еще им не было так хорошо. А немцы работают, как негры, выползают, наконец, из своих сточных канав, крепнут духом и телом. Курс немецкой марки неуклонно растет, а фунт стерлингов скоро не будет стоить и паршивого никеля. Если же я сейчас открою офис в Германии, то сделаю столько денег, что смогу скупить всю Англию и превратить ее в «Ист Кони Айленд» для туристов. Ради Бога, Сэм, я могу перечислять все это до бесконечности, неужели мы не можем отбросить всю эту чепуху и обратиться к тому, что по-настоящему беспокоит нас? А то, что нас беспокоит, не имеет ничего общего с бизнесом.