— Дальше. Ты вполне интеллигентная, привлекательная и благоразумная женщина, и теперь, когда все закончилось, я не вижу причин, почему бы тебе не позаботиться о достойном будущем. Ты должна взять себя в руки и начать строить планы. Почему бы тебе не пожить в Англии какое-то время, подальше от этого ужасного Нью-Йорка? Себастьян говорит, что ты частенько тешилась мыслью получить ученую степень; так, может быть, стоит взяться за дело всерьез? Сейчас как раз то время, когда тебе необходимо чем-то заняться. Это даст тебе не только новые интересы, но и новую жизнь; это то, что тебе нужно, чтобы оправиться от потрясения. Почему бы тебе не получить ученую степень в моем старом университете в Кембридже? Они принимают немолодых студентов, главными критериями являются желание и способность учиться. Моя старая наставница еще там, и я тебя ей представлю, и она сделает все, чтобы тебе помочь. Да и Себастьян будет тебе полезным — он ведь хорошо знает Кембридж... О, я знаю, знаю, что ты собираешься сказать! «Не могу, не могу, я нужна детям!» Вики, ты должна трезво смотреть на вещи. Твои дети растут и взрослеют; как-нибудь утром ты проснешься и обнаружишь, что все птички разлетелись из твоего гнезда, а твоя жизнь совершенно пуста, потому что ты отдала ее детям и ничего не сделала для себя. Я это наблюдаю постоянно в школе на примерах родителей моих учеников, и, поверь, судьбы этих родителей очень печальны... Подожди, не спеши со мной спорить! Эрик и Пол, очевидно, завершат образование в Америке, а Саманта и Кристина могли бы поступить в английский пансион. Боже, да я их сама с радостью возьму! Мы располагаемся недалеко от Кембриджа, и пансион вроде моего был бы для них хорошей жизненной школой в новой стране. Что же касается Бенджамина, он как раз в том возрасте, когда идут в подготовительную школу!
Теперь же я стала обдумывать эти факты со спокойной отстраненностью, часто наступающей после эмоционального взрыва.
В результате тщательно продуманной хладнокровной интриги моего отца Стив Салливен напился и разбился насмерть на пустынной деревенской дороге в 1939 году. Правда заключалась в том, что это мой отец толкнул Стива в пьяную автокатастрофу, так же как он толкнул Скотта в кровавую ванну, и в обоих случаях представил дело так, что преступления выглядели как самоубийства.
Мне была невыносима мысль о том, что эти преступления останутся безнаказанными, хотя я понимала, что ничего не смогу тут поделать. Меня трясло, я потеряла способность трезво мыслить и решила обдумать все потом, после похорон.
Я сошла вниз и присоединилась ко всем остальным, собиравшимся в церковь. И опять вокруг меня поплыли голоса, голоса, голоса... Что-то слышалось о будущем, прошлом, настоящем, но я была вне всего этого, я погрузилась в воспоминания о Скотте и, когда наступил момент похорон, опять увидела мир его глазами и приблизилась к нему через границы времени.
Я прошептала: «Вне времени живет душа...»
— Это ведь Элиот, верно? — спросила Рози. — Я всегда считала, что его переоценивают.
Но Себастьян взял меня за руку и, когда мы направились в церковь, стал тихо цитировать «Четыре квартета»: «То, что мы называем началом, часто бывает концом, а закончить — значит начать. Конец — это место, с которого мы начинаем...»
Небо над мэллингхэмской церковью было серым, а деревья на церковном дворе — голыми. Заупокойная службы была недолгой. Гроб опустили в землю, священник закрыл свою книгу, и холодный ветер с моря зашуршал по гирляндам цветов. Я заказала много цветов, не только для Скотта, но и для Стива и Тони, для Дайаны и ее сына Алана, для всех, кто был похоронен под ветвями вишни, которую посадила сама Дайана, чтобы любоваться ее весенним цветением.
Я смотрела на цветы. Это были хризантемы, бронзовые и желтые. Я бы и дальше смотрела, но услышала шепот Элфриды: «Вики...» и поняла, что пора уходить.
Но Себастьян сказал:
— Ей нужно побыть одной.
Все ушли, и я осталась в одиночестве.
Сразу же я вновь все стала видеть глазами Скотта; время искривилось, прошлое слилось с настоящим. Я осматривала церковный двор, и, хотя вишня стояла голая, я видела ее цветущей. Я взглянула на верхушку церкви, и за какую-то долю секунды передо мной промелькнуло тысячелетие.