— Мама, ты все еще любишь детей?
— Дорогой, что за странный вопрос! Разумеется, люблю!
— Тогда позаботься о внучках твоего мужа.
Это позволяет управиться с Кристин и Самантой. Глубоко вздохнув, я определяю местонахождения мальчиков, хватаю их за шиворот и обещаю содрать с них шкуру, если они не угомонятся. Детям нравится, когда на них изредка кричат. Это полезно для них. Они с открытыми ртами пристально глядят на меня, и я понимаю, что никто еще с ними так не говорил.
У Вики будут проблемы с этими мальчиками. Корнелиус, вероятно, возьмет себя в руки, чтобы выполнить свое обязательство заместителя отца, когда они достигнут совершеннолетия, но сейчас он слишком любящий дедушка, чтобы от него была какая-то польза.
Я стучусь в дверь ванной комнаты:
— Вики! Все в порядке!
— О, боже! — Она выходит, шатаясь, никакой истерики, только искренний смех. Слегка касаясь ее руки, я завлекаю ее в глубь спальни.
— Посиди минуточку и отдохни.
— Подумать только, ведь это первый день рождения Алфреда! — Она опускается на край кровати. — Как мы собираемся пережить следующие дни рождения? Эльза, наверное, на грани обморока от всего этого шума и беготни!
— Меня не беспокоит Эльза. — Я сажусь рядом с ней на край кровати.
Она сразу отодвигается.
— Хорошо, — говорю я, прежде чем остановиться. — Я подожду.
— Себастьян, я не хочу, чтобы это было так…
— Хорошо.
— …Я не думаю, что смогу с кем-нибудь снова лечь в постель.
— Конечно.
Она сидит здесь в сиреневом платье, у нее прелестная, пышная грудь. Интересно, кормит ли она Постумуса грудью?
— С Сэмом на самом деле было плохо? — спрашиваю я. Я знаю, что не должен это спрашивать, но не могу ничего поделать. Хотя я и хочу иметь терпение святого, сам я простой смертный.
— Под конец это было ужасно, — говорит она, сдерживая слезы.
— Ведь вначале все было в порядке, — говорю я, не обращая внимания на ее слезы. У Вики достаточно людей, которые бросаются ее утешать, когда она плачет.
— Да, все было прекрасно. Я любила Сэма. Он был так ласков, так добр, он так прекрасно понимал меня…
Я сжимаю зубы, но мне как-то удается не скрипеть ими. Тем временем она справляется со своими слезами, но я все же дружеским жестом протягиваю ей свой носовой платок.
— И поэтому все было так ужасно, — говорит она, уставившись на платок. — Я любила его, несмотря на то, что под конец я не могла выносить, когда он был рядом со мной… О, я чувствую себя такой виноватой, даже когда просто думаю об этом! Почему я не могла больше как следует любить его? Что пошло не так?
Я делаю открытие, но это не мистическая вспышка интуитивного прозрения. Это результат логики и здравого смысла. Я пытаюсь примерить нарисованный портрет ласкового, доброго, понимающего Сэма на свои воспоминания о жесткой, бездушной машине, но мне трудно это сделать. Мне часто приходилось встречать сложных людей, но такие, в которых бы уживались две взаимоисключающие личности, очень редки. Сэм, вероятно, запирал ласковую, добрую, понимающую сторону своей натуры на ключ, как только переступал порог банка Уиллоу-стрит I. Но действительно ли он переставал быть жесткой бездушной машиной, как только переступал порог своего собственного дома?
Нет.
— Как ты могла продолжать жить с человеком, который так эгоистично обращался с тобой? — спрашиваю я.
Я продолжаю делать открытия. Сейчас я могу одним взглядом охватить всю историю ее брака. Тем не менее я чувствую слабость, хотя не знаю отчего это — от ужаса, облегчения или сильного умственного напряжения.
— Подумай, Вики, подумай о всех этих годах ссылки, которые ты вынесла ради того, чтобы он мог удовлетворять свои амбиции, о всех тех курсах философии, которые ты никогда не посещала, так как должна была заботиться о нем, всех тех беременностях, которые ты вынесла, чтобы поддержать его самомнение…
Но это бесполезно. Я слишком спешу и слишком далеко зашел, и она пока еще не может справиться с нарисованным мной образом. Она должна верить в эту мистическую фигуру, в святого Сэма, потому что считает себя виноватой в том, что не смогла быть образцовой женой, и хочет наказать себя за это. Как только я упоминаю слова «беременности», она начинает говорить, что любит детей. Она утешает себя тем, что образцовая мать.
— Да, я знаю, что ты их любишь, Вики, — отвечаю я и думаю: «Ты любишь их так же, как я люблю свою мать — искренняя привязанность, смешанная с постоянным изводящим раздражением, похожим на зубную боль». Я хочу спросить ее, скольких из этих детей она хотела на самом деле и насколько сильно они делают ее счастливой или удовлетворенной, но не могу. Я уже зашел слишком далеко, и было бы опасно сразу развеять все ее иллюзии. В настоящий момент иллюзии ей необходимы, они помогают ей, как костыли, ковылять по дороге к выздоровлению, и нельзя отнимать их у больного человека. Нужно просто помочь ему, пока он не будет готов сам отбросить костыли.