Проведя рукой по лицу, он обдумывал мысль, как выяснить ее местонахождение. На самом деле она не ответила на его предложение… Но было что–то в ее взгляде, некая искра. С определенной долей убеждения, она могла вернуться. Он очаровывал и соблазнял женщин с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет. Он делал это с ошеломляющим успехом. Его богатство, высокий титул и греховная репутация — все это могло сломить сопротивление даже самой стойкой женщины. Грех стал целью его жизни.
Доминик закрыл глаза и сжал пальцами веки, пытаясь подавить нарастающую боль.
— О, вы проснулись. Следует ли мне принести вашу одежду, ваша светлость?
Он убрал руки с глаз и увидел снисходительную улыбку Дидлсворта. Легкий румянец выступил на его впалых щеках. Доминик скривился:
— Позже.
— О, – камердинер сник. Его пристальный взгляд перешел на поднос с корреспонденцией, который он держал на руках. – В таком случае, возможно, мы могли бы использовать это время с пользой и пройтись по вашему календарю, решая, какое приглашение стоит принять?
— Ты хочешь сказать, что до сих пор Свет желает видеть меня и шлет приглашения?
Он фыркнул, затем усмехнулся, вспоминая инцидент четырехлетней давности, который послужил причиной его отъезда, и он покинул Британское общество.
Он думал, что ему запретили бывать в обществе после того, как он упал в пруд в саду Леди Уоверли во время вечеринки в связи с помолвкой ее дочери. Особенно после того, как он предложил дочери Леди Уоверли присоединиться к нему. Обнаженной. Он подавил смешок. Молодая леди совершенно не волновалась о своем бракосочетании и откровенно, не таясь, искала незабываемые приключения.
— Конечно, – Дидлсворт с негодованием фыркнул. – Вы герцог. Желанный гость на любом празднике. Свет готов на все ради вас, и это правда. Они теряют дар речи, когда видят вас.
Доминик издал невнятный звук. Он понимал, что в словах камердинера есть доля правды. Хозяйки сезона рассматривали его присутствие как некое взбадривающее средство для своих гостей.
— Пусть тогда они и дальше пребывают в состоянии благоговейного молчания. У меня нет ни малейшего желания выходить куда–то. Ни на каком мероприятии мне быть не хочется. Ни за что.
Не было никакой необходимости будоражить или шокировать Свет. Он уже доказал, что он был порочным. Подобен демону, в чем его часто обвинял дедушка.
В глазах Дидлсворта промелькнуло беспокойство.
— Ваша светлость, вы не можете отсиживаться дома…
— У меня нет ни малейшего желания сидеть дома. Я намереваюсь выйти этой же ночью.
Доминик так и не понял, почему он вообще защищается от своего собственного камердинера. Лицо Дидлсворта просияло.
— Вы не шутите, ваша светлость?
— Еду к Мадам Флер. Я просто уверен, что сегодня она по–особому меня обслужит.
— К Мадам Флер? – черты его лица стали резкими. – Разве она не… куртизанка? Вы собрались в бордель?
Доминик скрестил щиколотки и закинул руки за голову.
— В бордель, — фыркнул он. — Мадам Флер – настоящая легенда. Она бы очень обиделась, если бы услышала, как ты ее почтенное учреждение назвал грубым словом «бордель».
— Я могу отзываться об этом учреждении только подобным образом, ваша светлость. Посещение этого места не делает вам чести.
Дидлсворт нахмурился, напоминая этим угрюмого деда Доминика. Понимание этого было подобно проглоченной горькой пилюле. И это заставило Доминика задуматься, почему он позволил Адамсу сделать так, чтобы этот чертов камердинер вел себя так вызывающе. Он уехал за границу без камердинера. И он не нуждался в его услугах. У Адамса было свое мнение по этому поводу, и он верил, что следует руководствоваться правилами в управлении домашним хозяйством, как это было в 1810–е годы, со всем блеском и церемониями, с лакеями, носящими парики, и дотошными и скрупулезными камердинерами.
— Послушай меня, Дидлсторт…
— Дидлсворт.
— Ты мне не хозяин. Я иду куда захочу и когда захочу. Если тебя не устраивает то, как я живу, ты более чем свободен, чтобы искать себе другую работу в другом месте. Я ясно выразился?