Закрыв глаза, она позволила ритмичному звуку его сердца наполнить свою голову.
– Ты поедешь повидаться с ним?
— Зачем мне это?
Она подняла голову и посмотрела на него.
– Я знаю, что он причинил тебе боль, но он умирает, — для нее все было совершенно ясно. Ему следовало пойти. Не ради деда, а ради себя самого. Так, чтобы потом не испытывать сожалений. Ни о чем не раздумывать. Ему следовало закрыть за собой эту дверь, чтобы он никогда не оглядывался.
— Так что?
Она ничего не сказала. Не могла придумать, что сказать. Она просто смотрела на него, на тяжелый, непрощающий блеск в глазах, и поняла, он действительно был таким, как утверждал. Пустой оболочкой. Пустой, потому что никогда никого не впускал.
— Он может помирать, — заявил он. – В одиночестве.
Она опустила голову снова ему на грудь, и притворилась спящей, больше не в состоянии ни минуты смотреть на холод в его глазах. Ни на жестоко сжатые губы, которые так пылко целовали ее так недавно.
В этот момент, она поняла, что у него совершенно, полностью отсутствует сердце.
Он ничего не чувствовал. И ей следовало оставить его прежде, чем она примет это условие… прежде, чем привыкнет любить мужчину, неспособного на ответную любовь к ней. И ни к кому другому, если уж на то пошло. Который всегда будет лишь демоническим герцогом.
Полено рассыпалось в очаге, вызвав шипение искр. С закрытыми глазами, Доминик услышал звук, и знал, что это такое. Также, как слышал скрип пола под тихими шагами, и знал, что это значит. Фэллон уходила от него. Он услышал шелест материи, когда она одевалась, ее тихое дыхание возле себя, глухой стук собственного сердца в ушах, и этот ритм ускорялся, пока она готовилась уйти.
Но все же он не двигался, свернувшись на своей половине кресла, его мышцы были удовлетворены и пресыщены. Через минуту он услышал, как дверь открылась. Прошла долгая минута, и он почувствовал ее долгий взгляд на себе, такой же горячий, как луч солнца.
Потом дверь закрылась, и на него накатил прежний холод, замораживая его изнутри. Солнце ушло.
Он медленно открыл глаза, чтобы осмотреться в пустынной гостиной. Никого. Темно–синий цвет приближающегося рассвета лился из–за дамасских драпировок. Его взгляд прошелся по закрытым, облицованным панелями дверям, живой и голодный, в поисках мимолетного видения ее там, где ничего не было.
Вздохнув, он перевернулся и поднес руку ко лбу, думая одеться, прежде чем кто–то из слуг обнаружит его нагим в кресле.
Он мог бы открыть глаза, пока она одевалась. Мог завести разговор, который, вероятно, не дал бы ей покинуть его. Он мог бы умолять.
Или просто попросить.
Но зачем? Он не мог ей дать больше, чем уже предложил. А она желала большего. Черт, она заслуживала большего. Заслуживала кого–то лучше него. Он предложил ей все, что мог, но этого было недостаточно.
Да, он все еще хотел ее. Она его поглотила. Она наполнила его голодом, потребностью… дикими, отчаянными эмоциями, к которым он не осмеливался слишком приглядываться. Но это не продлится долго. Это было нереальным. Он придет в себя. Вернется к старым привычкам. Онемелость найдет на него, и его отнесет от нее, в поисках тех способов, которые хоть на некоторое время заставляли его чувствовать. Он плотно закрыл глаза.
Нет, лучше он позволит ей найти собственное счастье вдали от него. Она найдет свой дом. И он найдет путь к знакомой темноте, забыв тот свет, который он ненадолго нашел в ней.
Глава 28
Фэллон сидела на диванчике и ждала, когда лорд Хант зайдет в комнату, саквояж стоял у ее ног. Она нетерпеливо постукивала ножками в тапочках. Подняв голову, она изучала полосатый и цветастый рисунок обоев в гостиной лорда Ханта. Пытаясь не думать о той ночи, которую провела в гостиной Доминика. Он уже должен был проснуться. Он уже должен был узнать, что она ушла…
Она крепко зажмурила глаза от внутреннего жжения, и снова открыла их, в ее горле комком встала решительность. Обстановка комнаты напомнила ей поместье Ханта в Литтл Сомс. Заполненное цветами, забитое всякими безделушками и безвкусной роскошью.
Фэллон пробиралась в главный дом раз или два, чтобы шпионить за сестрами лорда Ханта, которые играли на фортепиано. Вот явно, что рукоделие его матери было тут в изобилии. Фэллон предположила, что виконтесса, модная леди, которая всегда старалась сделать все вокруг себя красивым и стильным, все еще жива.