— Увидели?
Уголок ее рта изогнулся в намеке на улыбку, которая скрыла выражение усталости на ее лице.
— Нет. Но это помогло мне понять, насколько легкой может быть жизнь, когда судьба на твоей стороне.
Я сжал ее руку, так как от сочувствия сердце заколотилось у меня в груди.
— Ты была рождена для богатства, Мила. С тобой поступили очень несправедливо, не дав прожить ту жизнь, которую ты заслуживала.
Она посмотрела вниз, на место, где сплелись наши пальцы.
— То, что я родилась в богатой семье, не означает, что я заслужила жизнь на улице в меньшей степени, чем те люди, которые сейчас спят с пустыми желудками.
Я коснулся ее подбородка и придвинулся к ней ближе, чтобы наши глаза встретились.
— У тебя чистое сердце, Мила. Это прекрасно, даже достойно восхищения. — Я провел большим пальцем по ее нижней губе. — Но в мире, в котором мы сейчас живем, твое сердце станет тем грузом, который утянет тебя под воду, и ты утонешь.
— Забавно, — она наклонилась ближе, губы слегка разошлись, — я думала, что ты станешь бурей, в которой я в конце концов утону.
Я провел рукой по ее горлу: пульс бился о кончики моих пальцев.
— Какая прекрасная была бы смерть… моя жена, погруженная в эликсир моей одержимости.
Ее теплое дыхание коснулось моей щеки.
— Только ты можешь это сделать.
— Что сделать?
— Описать мою смерть как прекрасный акт любви. Смерть, желанную для всех женщин мира.
Я подавил смех и посмотрел на нее с ухмылкой.
— Это талант.
— Нет, это проклятие. — Она вскинула бровь и откинулась на сиденье, повернув голову так, чтобы смотреть в окно. — Должна признаться, я не думала, что когда-нибудь снова увижу Нью-Йорк.
— И я буду лжецом, если скажу, что планировал твое возвращение в этот город или даже на этот континент.
— Все изменилось, не так ли, Святой?
Я устроился на кожаном сиденье и тоже уставился в окно со стороны пассажира на огни города, которые проплывали мимо одним сплошным пятном.
— Изменилось. Вопрос в том, — повернулся я к ней лицом, — что, если бы у нас была возможность сделать что-то по-другому, мы бы сделали?
Ее изумрудные глаза впились в мои.
— Я бы никогда не вошла в тот лифт.
— Я бы никогда не сказал тебе всего того в тот день, когда ты сбежала от меня в первый раз.
Она вопросительно посмотрела на меня:
— Из всего, что ты сделал, это то, что ты хотел бы изменить?
Я пожал плечами.
— Это был единственный раз, когда я произнес слова, которые не имел в виду.
— И все же ты наговорил мне столько обидных вещей.
— Я имел в виду каждое слово, — я поправил рукава пиджака, — кроме тех, которыми я презирал тебя за две секунды до того, как ты убежала от меня.
Я был гордым человеком. Это было единственное, что объединяло нас с отцом. Гордость Руссо. Я уже сбился со счета, сколько жизней я забрал из-за действий, которые негативно отражались на гордости, пульсировавшей в моих венах. Поэтому признать, что я наговорил ей обидных вещей, которые не имели никакого значения, было маленьким жестом, крошечным проблеском той неизмеримой перемены, которую эта женщина произвела во мне. Мила была права: все изменилось.
В том числе и я.
2
МИЛА
Я не могла держать глаза открытыми. Усталость была настолько сильной, что я чувствовала ее в подошвах ног. Во время полета в Нью-Йорк я попыталась немного поспать, но мысли не давали мне отключиться и переключиться, чтобы отдохнуть.
Динамика между мной и Святым изменилась. Все изменилось. Я больше не видела человека, который хладнокровно убил Брэда. Я видела человека, который убил моего брата, чтобы спасти меня. Могущественного человека, который с радостью взял бы на себя кровь других людей, если бы это означало, что я буду в безопасности. Как вам такая ирония? Тот самый человек, который не задумываясь причинил мне вред, чтобы получить желаемое, теперь был готов калечить и убивать, лишь бы я не пострадала.
Я взглянула на него: сила, которую он излучал, практически пригвоздила меня к месту. Его уверенность была его броней, сталью, которая одновременно защищала и пугала. Марчелло Сэйнт Руссо был силой, с которой приходилось считаться, врагом, с которым не хотелось встречаться, и союзником, которому не смели перечить.
То ли он сам изменился, то ли я теперь смотрела на него совершенно по-другому, но он больше не был тем человеком, за которого я выходила замуж со слезами на глазах и страхом в сердце. Но резкая перемена не успокоила меня, потому что теперь я не знала, чего ожидать. Я верила ему, когда он говорил, что любит меня. Это было видно по его глазам, по тому, как его кристально-голубые радужки светились чем-то светлым и чистым, когда он смотрел на меня. Но тьма все еще клубилась в углах, нависшая угроза, которая могла выйти из-под тени и уничтожить все на своем пути. Именно это пугало меня больше всего: я обнимала живот, думая, не станем ли мы сопутствующим ущербом, когда тьма Святого решит, что ее достаточно долго подавляли.