— Крестовые походы были столетия назад. С тех пор все поменялось. — Он шел по тропинке, постукивая тростью по камням. — Эти люди были большой опасностью для других людей. Они тысячами сбивали их с верного пути. Ты же читала. Разве сама ты не могла сделать вывод о том, кем они были и об их вере?
Я кивнула.
— Они были еретиками. Знаешь ли ты историю про Эллайю и Баала? — И когда я отрицательно помахала головой, он принялся мне ее излагать.
История была простая, но я никогда раньше не слышала ее, интереса она у меня не вызвала, и я никогда бы не стала ее слушать, если бы ее рассказывал кто-нибудь другой. Эта история гласила о том, что, если сам Господь Бог мог посылать людям наказание, значит, и Церковь, считая себя справедливой наместницей Бога, могла в некоторых случаях поступать так же, и это было не против веры и не против Бога.
— Катары были другой веры, Мари. Это грех. Большой грех, — закончил Беранже. — Священник не нарушил веры, посылая смерть им. Он, наоборот, сделал хорошо всем тем, кому мешали эти альбигойцы.
— Я поняла, он убил их, чтобы не подорвать мощь и силу правления Церкви.
— Да, потому что души людей не могли без нее. Они нуждались в ней, а еретики отправляли души людей прямиком в ад. — И он так ударил тростью по тропе, что кусочки земли отлетели в меня.
Некоторое время я стояла в молчании, рассматривая цветок, потом спросила тихо:
— Но ведь катары верили в свою веру, как они могли поверить во что-то другое? И разве они убивали тех, кто не принимал их веру? Они ведь не утверждали, что это грех. Может быть, Господь обманывал их?
Мы достигли развилки, одна тропинка вела глубже в холмы, в смешанный лес, другая вела на открытую поляну. Беранже остановился у развилки и молча стоял, задумавшись.
— Я злюсь на вас, — сказала я с ненавистью. — Я не должна была говорить с вами об этом. — Я действительно была раздосадована своей неуемной любознательностью. Проговорив, я испугалась, а вдруг теперь он вообще не захочет со мной разговаривать.
Он повернулся ко мне, обхватив себя руками, будто старался сам себя удержать от чего-то.
— Ты очень умная, Мари, — сказал он, — но самое страшное в уме — это когда пытаешься понять то, чего понять нельзя. Это все условности, и вера в том числе. Это не материально. Не надо стараться это понимать буквально. Это можно только принять, и тогда у тебя не возникнет вопросов. — Он долго и пристально смотрел на меня — я это чувствовала, — смотрел до тех пор, пока у меня не возникло желание провалиться, не сходя с этого места. Я посмотрела в направлении деревни и смогла разглядеть только крыши, так далеко мы ушли, совершенно незаметно за разговором.
— Думаю, мне пора идти домой, — сказала я. — Нужно готовить ужин.
Он кивнул.
— Оставь тарелочку и для меня. Я прогуляюсь еще немного.
Когда я уже почти дошла до холма, он окликнул меня:
— Приходи на исповедь, Мари!
Она пошла с ними, несмотря на порицания Кефы[10], который считал, что такая женщина может опозорить их дело. Она была только женщиной, пока что присоединившейся к ним, хотя позже могли появиться и другие. Иешуа шел рядом с ней. На первый взгляд Кефа отступил и пытался с помощью уговоров увести Иешуа.
— Нам нужно обсудить некоторые вещи, — сказал он, — это не имеет отношения к женщине.
Но Иешуа не оставил Мириам, и раздраженный Кефа был вынужден идти вместе с ними.
Иешуа был робок с ней. С другими он мог быть общительным и словоохотливым, но с ней молчал и, казалось, внимательно слушал, даже когда она не говорила. Как будто он пытался услышать, как ее кровь циркулирует по венам.
Прошло тридцать лет с тех пор, как умер Ирод Великий. Тридцать лет с тех пор, как мятежники подняли восстание против империи, тридцать лет с того момента, как легионы Варуса толпились в деревнях, насиловали, рушили до основания, избивали, крушили. Во всех синагогах говорили о разрушении: колонны возвышались на открытом воздухе, не поддерживаемые ничем, лестницы вели в пустоту. В глазах пожилых женщин все еще читалась печаль об их убитых детях. Там еще находилось несколько пожилых мужчин, многие из которых попали в рабство в отдаленные уголки империи. Эти люди нуждались в исцелении. Иешуа говорил с ними.
— Час настал! — кричал он. — Царство Господа близко! Раскайтесь и поверьте в хорошие известия!
Одни верили и были счастливы, вторые втайне надеялись, но еще сомневались, третьим причинило душевную боль то, что они услышали. Другие требовали доказательства знамения Господня.
Так Иешуа исцелял. Он прикоснулся грубыми ладонями к глазам слепого, и когда убрал их, слепой пал ниц и кричал: