Я ничего не ответила матери. Так считала не только она, но и многие в деревне. Практически все женщины избегали мадам Лапорт и, конечно же, не понимали, что нас может связывать. А о ней с осуждением говорили, что она принимает меня только потому, что ей скучно и у нее нет своих детей.
А потом вообще произошла странная вещь! Жерар, который так внезапно исчез из жизни Мишель, вдруг появился в моей. Он встретил меня как-то вечером, когда я шла к замку. Я поприветствовала его, не останавливаясь: мне было довольно трудно на него смотреть, так как увиденная мною картина в подвале до сих пор стояла у меня перед глазами.
— Ну и куда ты так торопишься?
— Я иду навестить мадам Лапорт.
— А почему ты ходишь к ней? Разве ты не знаешь, что она еврейка? — спросил он.
Это испугало меня по двум причинам: первое — мы с Мишель подумали о том же самом, когда встретились впервые с мадам и не могли поверить в то, что это может быть правдой. И второе — Жерар произнес слово «еврейка» таким тоном, что я испугалась за мадам. Я знала, на что могут быть способны люди, особенно когда им представится случай. Она была такой умной, такой интеллигентной, у меня вызывало недоумение, почему ее не любят и сторонятся в деревне.
— Иисус был евреем, — парировала я и продолжила свой путь.
Меня поразило то, с какой легкостью я смогла использовать свои знания и насколько они углубились. Прежде я не задумывалась об Иисусе, как о еврее. Конечно, я об этом знала, но знала и то, что Церковь представляла его как антиеврея. Рождение от евреев признавалось, но все остальное по этому вопросу скрывалось. А то, что мне удавалось найти в книгах мадам, было столь противоречивым, что требовало от меня дальнейших поисков и углублений. Я стала изучать Израиль, его обычаи, нравы, образ жизни евреев различных провинций.
Но Жерар! Он впервые заговорил со мной после того случая в подвале. И теперь каждый вечер он встречал и провожал меня по дороге к мадам от дома до дома, он регулярно проходил мимо моих окон. Все происходило точно так же, как когда-то с Мишель. Но все эти его действия абсолютно не волновали меня, он по-прежнему мне не нравился. И по моим представлениям, я не могла нравиться ему. У меня были не такие пухлые губы, как у Мишель, и не такая стройная фигура, и грудь была гораздо меньше. Хотя он тоже изменился с тех пор. Теперь у него были длинные волосы, и он уже не казался таким привлекательным, как раньше. Мы были бы самой непривлекательной парой. Это не значит, что я была уродиной — кожа моя была гладкой, а фигура — аппетитной. Это заключение я сделала самостоятельно, впрочем, я многое поняла про себя, читая книги мадам. Свои густые волосы я собирала в тугой пучок, демонстрируя томную округлость своего лица. Меня считали странной, необычной девушкой.
Жерар, вероятно, тоже так считал, стараясь комплиментами отметить мою необычность.
— Такая прическа открывает твои прекрасные глаза, — говорил он.
Я не благодарила его, думая, что он меня просто дразнит. Но время шло, а он каждый день с невероятным упорством продолжал говорить бесчисленные комплименты. Он хвалил мои платья, мои волосы, лицо и даже мою начитанность.
— Ты так много читаешь, — говорил он, — девушки не должны быть такими умными, как ты.
И вскоре случилось именно так, как когда-то почти в шутку сказал Клод. Жерар стал ухаживать за мной. Он присылал мне открытки и цветы, демонстрируя свое отношение открыто. Об этом знали все. Я не думала, что наши отношения с Мишель как-то пострадают, если она узнает, что за мной ухаживает ее бывший жених. Жозеф был ближе к идеальному мужу, но он увез от нас Мишель, а с Жераром можно было жить и в нашей деревне. Он-то уж точно не собирался никуда переезжать.
Моя мама с энтузиазмом приветствовала намерения Жерара, хотя и знала мое к этому отношение. Факт оставался фактом. Мне было с ним невероятно скучно. Да, у него была выразительная внешность, у него был опыт обращения с девушками, он познал их немало. Однако мне не хотелось, чтобы он попусту тратил на меня время, ведь я-то не собиралась его с ним проводить. Но он, казалось, не обращал на это никакого внимания. Он продолжал ухаживать, много рассказывал мне о своей семье и о себе. Но что было хуже всего, он никогда ничего не читал. Когда я пыталась поговорить с ним хоть о чем-то, что я прочитала, он закатывал глаза и восклицал:
— Ну, началось! Опять ты за свое!
Его мозг был не в состоянии принимать какую бы то ни было информацию. Ему все казалось глупым. Единственным спасением были еженедельные письма от Беранже. Он подробно рассказывал в них и о том, как устроился в Нарбонне, и какая там жизнь. В его письмах всегда было что-то новое и познавательное. Он преподавал в семинарии, которую посещали только мальчики, и письма его были полны смешных историй про них — кто-то засыпал на уроке, кто-то все время жевал, и Беранже заставлял их выплевывать все и внимательно слушать урок. Иногда он писал о своем брате Дэвиде, который тоже преподавал в семинарии. Он всегда хоть строчку, но писал лично для меня. И я перечитывала их снова и снова. И он присылал подарки: модели корабликов для Клода, носовые платки и коралловое ожерелье для меня. Я была очень горда.