— Кто она такая, Иешуа? — спросила она.
— Женщины сегодня слишком бесстыдны, — произнес Шимон.
Иешуа встретился взглядом с Мириам, но ничего ей не ответил, а выражение его лица тоже ей ничего не сказало. Затем он повернулся к столу.
— Если ты думаешь, что я пригласил тебя в мой дом, чтобы унизить, то ты ошибаешься, — последнее, что она услышала из уст Шимона, но не задержалась, чтобы услышать остальное. Слуга, который вывел женщину за порог, вернулся. Мириам вышла через ту же дверь.
Ночь была прохладной, в небе сияла полная луна, ярко освещая дорогу. Слуга швырнул босоногую женщину прямо на землю. Она лежала здесь и плакала, ее лицо было выпачкано пылью. Мириам стояла возле теплой стены дома. Женщина подняла голову и смотрела на Мириам, краска на ее веках была размазана.
— Ты — его жена, — сказала она.
— Нет, — ответила Мириам. — Его жена умерла. У него нет жены.
Женщина встала на ноги и стряхнула пыль с одежды и волос.
— Так ты одна из тех женщин, которые сопровождают его повсюду?
Мириам смотрела в сторону. Она не знала, что кто-то может думать о ней, как об «одной из этих женщин».
— Я хочу пойти с вами. Я думаю, что смогу. Но у меня есть дети. Тебе повезло, — сказала женщина и пошла прочь.
— Почему ты так вела себя там? — спросила Мириам достаточно громко, чтобы женщина обернулась. — Почему ты это сделала?
— Не ревнуй! — сказала та. Она покачала головой. — Ты рядом с ним все время. У меня была только одна-единственная возможность, и я ею воспользовалась.
— Значит, ты не знала его прежде?
— Нет, не беспокойся. Он никогда не навещал меня.
— Ты не боялась, что тебя вышвырнут вон?
Женщина рассмеялась.
— Я не боюсь Шимона. Мы с ним знакомы. — Она подняла руку. — Да пребудет с тобой Бог.
Она направилась вниз по дороге к центру города, в свете луны ее плечи сияли, как мрамор.
Мириам следила взглядом, как уходит эта женщина, потом направилась в противоположную сторону, вниз по склону, в поисках воды. Ей хотелось помыть ноги, зарывшись пальцами в мягкий ил. Она скучала по своей семье. Она скучала по запаху розмарина, исходившего от чистого постельного белья — его всегда развешивали после полоскания в озере для сушки на солнце возле розмарина. Она скучала по голосу своего отца, по его постоянному заботливому отношению к ней. Она скучала по переливчатому смеху своих сестер. И по своей матери! Как ей недоставало мамы, ее тихой сосредоточенности, ее терпения, даже ее гнева, потому что причину его Мириам хорошо понимала. Она не понимала Иешуа, не понимала его гнева или его любви к ней.
Она не понимала и своих желаний. Они еще не полностью покинули ее. Это больше не походило на кожный зуд, а больше напоминало волну тепла, как будто бы ее согревали лучи солнца. Когда он пришел к ней ночью и положил голову ей на плечо, бормоча что-то непонятное, она перебирала пальцами его тонкие волосы и гладила его по голове, чувствуя, как сама становится мягче. Он говорил что-то:
— Жизнь человека — это мучение, Мириам! Это — длинный путь, долгая агония, мучения и страдания!
Время от времени она плакала вместе с ним, но если он оплакивал человечество, то она только себя, потому что чувствовала себя очень одиноко. Ей было стыдно за это.
Глава VII
Я была в ярости, злилась на Беранже за его такое заявление. Я думала, что мы настоящие равноправные партнеры в этом деле. Ведь это я нашла и принесла ему записку с флаконом, мы вместе написали тому австрийцу. А теперь он даже не дал мне как следует осмотреть камень и спрятал книгу, которую мы вместе нашли. Я почувствовала, что он не только не допускает меня к секрету, но и вообще старается избегать меня, и затаила на него обиду, перестав с ним разговаривать. Но надеялась, что он, конечно же, придет ко мне с извинениями, замученный угрызениями совести. Однако ничего такого не произошло. Все свое время он проводил в церкви, планируя новый рельеф подаренного алтаря. Когда я приходила туда подмести или протереть пыль, он даже не смотрел на меня. Если я обращалась к нему, он отвечал намеренно вежливо и односложно.
Он не был художником, но к реставрации лика Марии Магдалины приступил сам. И надо отдать ему должное — расписывать у него получалось хорошо, и за этим занятием он проводил долгие часы. Казалось, он не мог оторваться от интереснейшей работы.