— Нет, мама.
Я слышала, как Беранже молился, потом просил меня вернуться, выздороветь, говорил нежные слова:
— Милая Мари, я так скучаю по твоей великолепной стряпне.
Мне стало лучше только к Рождеству. Однажды я открыла глаза, села на кровати и позвала маму. Та подбежала, заметив перемены, и радостно спросила меня:
— Как ты себя чувствуешь, лучше?
Я кивнула. Тут она разрыдалась:
— Боже, как я переживала, как я испугалась. Сначала папа, потом ты. Господь услышал мои молитвы. — И она закрыла лицо руками.
Уже через несколько дней я вышла на улицу, настаивая, чтобы Беранже отвел меня в церковь и показал мне новую кафедру для проповеди. Ведь все это время он неустанно рассказывал мне, что и как делалось, дабы держать меня в курсе всех дел, и теперь я хотела увидеть это своими глазами. Пока мы шли, я опиралась на его руку, ощущая невероятный трепет.
Новые подмостки были великолепны. Они были больше и выглядели внушительно. Беранже разделил их на две части, чтобы на одной он произносил проповедь, а потом, чуть спустившись, причащал. Я была поражена мощностью этого сооружения и тем, как оно замечательно сочеталось со всем, что было в нашей церкви. Правда, то, что он выложил кафедру черепицей, оставшейся от ремонта крыши, мне показалось несколько грубоватым.
— Тебе нравится? Я очень торопился. Не хотел больше ждать. Хотел успеть к твоему выздоровлению.
Я обошла вокруг конструкции и как бы невзначай спросила:
— А что ты тут так глубоко копал?
— О, это для новой церемонии. Ты сможешь увидеть ее вместе со всеми в воскресенье.
И ничего больше я из него вытянуть не смогла.
В 1891 году, за пять дней до Рождества, застрелился мэр. Он выстрелил себе в голову из пистолета мадам, который она хранила в своем столе. Мы все слышали выстрел, но думали, что это кто-то охотится. И думали так до тех пор, пока мадам Сью не пришла и не сказала:
— Месье мэр покончил с собой, — тихо сказала она, — мне нужна помощь.
Он не оставил даже записки, только недопитую бутылку ликера на столе у мадам Сью. Я уже ничем не могла ему помочь, как, впрочем, и все остальные, и мне думалось, что он застрелился потому, что не мог вынести столь долгой разлуки с мадам. Его кровью был забрызган и ковер на полу, и книжные шкафы, и все, куда только падал взгляд. Как мы ни пытались придать всему первоначальный вид, кровавые пятна мы оттереть не смогли.
Казалось, его похороны происходили в самый грустный на свете день. Почти вся деревня пришла проводить его в последний путь, даже те люди, с которыми он был не очень дружен, и те, которые сами были не очень общительны.
Приехала и мадам, ее вызвали телеграммой. Она была одета во все черное, и казалось, сама почернела от горя. Жозеф, Жерар и месье Вердье несли гроб, они же опускали его в землю. Каждый из нас бросил горсть земли, народу было так много, что гроб оказался весь покрыт землей. Слезы текли рекой. В деревне все любили мэра.
После всех официальных процедур часть людей пошли в замок, чтобы помянуть мэра. Мадам Сью приготовила стол. За едой перешептывались и обсуждали, что мэр, возможно, застрелился не из-за того, что мадам так долго не было с ним рядом, а из-за того, что сошел с ума, совсем как его предки Вертело. У них у всех была предрасположенность к психическим расстройствам. Так утверждали многие. Другие же во всем винили мадам Лапорт. Дескать, нельзя оставлять мужа так надолго, особенно когда не знаешь, чего от него можно ожидать. Мне неприятно было все это слушать. Я еще не понимала, как сама отношусь ко всему этому, но мне было жалко мадам.
На следующий день после похорон наступило Рождество. В канун Рождества мы вместе с мамой сходили в замок. Мы отнесли ржаной и пшеничный пудинг. Мадам Лапорт открыла дверь в яркой ночной сорочке. Волосы были распущены по плечам.
— Простите меня за такой вид, — прошептала она, — я себя неважно чувствую. Она красиво приняла пудинг из наших рук, а потом исчезла в темноте дома.
— Мы надеемся, вы присоединитесь к нам поужинать этим вечером, мадам, если у вас нет других планов.
— Спасибо, — прошептала она откуда-то из темноты.
Она не появилась ни этим вечером, никаким другим, хотя мы долгое время готовили ужин на большее количество человек, задерживали начало трапезы более чем на час. Через несколько дней я решила все же сходить ее проведать. Постучала раз, два, никто не ответил, и, когда я уже повернулась, чтобы уйти, дверь открылась. Мадам стояла на дороге в ночном одеянии.