А появление в нашем доме Беранже накалило страсти еще больше. Отец обеспокоился тем, что под его собственной крышей живет представитель Церкви, да к тому же и монархист!
В первый же вечер, когда Беранже пришел в наш дом, отец завел с ним разговор, а пока мы ужинали, изучающим взглядом, наполненным недоверия, рассматривал Беранже. После того как мы помыли посуду, а они сели покурить, отец начал свою излюбленную тему.
— Подходят выборы. Через три месяца.
Мишель и я сидели у двери, стараясь использовать последние лучи уходящего солнца. Она вышивала глаз одной из своих кукол — у нее здорово получалось делать кукол из кусочков материи, бусинок, деревяшек, конусов, сухих ягод и всего, что ей только удавалось найти. Я вязала, но положила спицы на колени, услышав, какой отец завел разговор.
— Да-да, — отвечал Беранже.
— Вы будете голосовать?
— Я всегда голосую.
— М-да-а-а, — протянул мой отец, потом нетерпеливо продолжил: — за кого?
Клод бил в стенку дома мячом на заднем дворе. Я крикнула ему, чтобы он перестал. Беранже заерзал в своем кресле.
— Я знаю вашу позицию, месье, — начал он, — и я уважаю ее, и тем не менее у меня другое мнение. Ведь «Республика» принесла Церкви многочисленный вред и убыток, к тому же и верующие на моей стороне. Я, по зову совести, не могу отдать свой голос за правительство. Как священник.
— Ха! А как на счет всего того вреда, который Церковь приносит правительству? Франции от этого не лучше.
— Может, и не лучше.
— Ваша позиция невыносима! Вы не хотите дальше спорить?
Беранже не ответил.
— Ваша Церковь! — продолжил мой отец угрожающим тоном.
— Моя тоже, Эдуард, — перебила его моя мать, — и твоих детей тоже, не забывай.
— Заткнись! — рявкнул отец. — Ваша Церковь, — начал он снова и вдруг запнулся. Конечно, его раздражало и большое количество политических мнений, и Церковь, столь бесстыдно торгующая ложью, хотя и без того имела и деньги и власть. Но он знал и то, как гордится моя мать тем, что Беранже остановился именно в нашем доме, и как мы с Мишель восхищаемся всем, что он говорит и делает. Если бы он вступил с ним в долгие дебаты, вполне возможно, он и переспорил бы Беранже, но потерял бы наше уважение и почтение.
— И что мы все спорим? — вдруг спросил он после долгого молчания.
— Хороший спор помогает найти истину, принять решение, Эдуард. Хотя в данном случае каждый остался при своем, не так ли?
Отец прикурил еще одну сигарету.
— Так ли, так ли… — сказал он завершающе, — думаю, Изабель своими словами просто положила меня на обе лопатки.
Мать нервно рассмеялась. Мишель и я обменялись изумленными взглядами. Мы ожидали привычного долгого спора отца, возмущенных возгласов, но никто не продолжил разговора. Мишель снова занялась своей куклой, Клод стал играть в мяч. Мужчины молча курили до наступления темноты. Когда мы уже легли спать, Беранже все еще читал при свечах. Больше о политике они не говорили. До самых выборов.
В первую воскресную службу Беранже церковь была полна прихожан. Почти вся деревня пришла на мессу в то утро. Даже те, кто не посещал церковь последние тридцать лет, и те пришли. Давка была ужасная. Толпились и внутри церкви, и даже у входа. Пришел и мой отец. Женщины нарядились, сменив свои обычные простые платки на соломенные шляпки. Мужчины пришли в пиджаках и чистых белых рубашках. Умытые и выбритые мужчины, женщины в шляпках чинно восседали на скамьях и стояли в проходах этой крошечной церкви, заново убранной и приведенной в порядок. Увиденное мною — лица прихожан, столь искренние, с выражением отчаянной надежды, — заставило меня устыдиться. Я старалась не встречаться взглядом ни с кем, глядя в пол, только слышала звуки переминающихся ног и покашливаний — все мы ждали начала мессы.
Наконец Беранже, в красивом облачении, прошел на свое место. Его щеки пылали от волнения, он улыбнулся всем своей сияющей улыбкой. Встав у алтаря, он посмотрел на меня, и на мгновение наши взгляды встретились. Я улыбнулась ему, не думая об осторожности. Он выглядел таким радостным, таким счастливым, таким довольным, серьезным, важным и, конечно же, красивым. Мама почему-то все время причитала, что мы, наверное, не оправдаем его надежд, что люди, пришедшие в церковь, явились сюда только из любопытства. Его проповедь была очень красива, а голос, усиленный сводами церкви, превратился в баритон, совсем как у моего отца, когда он о чем-то очень увлеченно говорил и волновался. С особым тщанием он причастил нас.