— Прекрасно. Спасибо, Малыш.
Малыш чудесно выглядит, подумала она, здоров и явно счастлив. Вирджиния не видела его с самого Рождества. Она с улыбкой поднялась ему навстречу; Малыш подошел к столику, потискал ее в объятиях — в отличие от других обедающих здесь же, которые, здороваясь, предпочитали целовать воздух — и широко улыбнулся ей в ответ.
— Великолепно выглядишь. Мне нравится это платье. И шляпка первый сорт!
На Вирджинии было бежевое шелковое платье от Валентино, нарочито небрежно подрубленное, и в тон ему шляпка-колпак. За последнее время она полностью сменила стиль и теперь казалась старше, более умудренной жизнью; глаза у нее были густо обведены темной краской, губы накрашены темной блестящей помадой вишневого цвета. Она сразу же поняла, что этот стиль пришелся не совсем по вкусу Малышу — он до сих пор отдавал предпочтение женщинам, выглядящим как типичная американская студентка (по иронии судьбы, Энджи была ходячим воплощением такого стиля), — но она привлекала к себе всеобщее внимание, и это ему должно было понравиться. Малыш любил внимание. Вирджиния не просто очаровывала и пленяла внешне, она была теперь известной фигурой в избранном нью-йоркском обществе, и все, кто обедал сейчас в «Четырех сезонах», знали, что она — крупный дизайнер. Несколько человек подошли к их столику, чтобы поздороваться с ней и показать, что они с ней знакомы; незадолго перед этим она перестроила прелестную гостиницу «Оксфорд», расположенную в районе верхних 80-х улиц, превратив ее внешне в подобие частного дома, очень строгого, но элегантного, оформленного в сдержанном стиле, но предельно роскошного, соединившего в себе европейский шик с нью-йоркским великолепием; эта ее работа получила широкий отзвук, о ней много писали, фотографии и статьи появились в журналах «Нью-Йорк» и «Дом и сад»; и теперь владелец этой гостиницы, разбогатевший на нефти техасец неподражаемой вульгарности, который, однако, умел отличать настоящее от всевозможных подделок, попросил Вирджинию оформить еще три его гостиницы — в Лос-Анджелесе, Палм-Бич и Сан-Франциско.
— Ну, — спросил Малыш, — что новенького? Расскажи-ка мне, что там за проблемы возникли у Александра.
Проблема была одна и называлась Хартест. Дом постепенно высыхал и разваливался, как бы гнил изнутри, объяснила Вирджиния. Все здание целиком было охвачено этим разрушением.
— Его ремонт обойдется по меньшей мере в шесть миллионов фунтов стерлингов.
— Да, в таком случае Александру действительно нужна помощь, — покачал головой Малыш. — Не знаю. Дела у нас сейчас идут плохо, как тебе известно. Биржа все еще чувствует на себе последствия спада. И очень многие потеряли массу денег.
— Я не думаю, чтобы папа понес большие потери.
— Папа-то нет. Он, как всегда, поднялся еще на ступеньку вверх. Переключил часть средств с биржи на то, чтобы купить живой лес, и много. На бумагу, — объяснил он, увидев удивление на лице Вирджинии. — Это очень перспективное дело. А при нашей опоре на издательский бизнес тем более. Да, и еще он купил несколько тысяч голов скота.
— А как с банком?
— С банком все в порядке. — Малыш слегка вздохнул.
Вирджиния внимательно посмотрела на него:
— А как папа?
— Папа тоже отлично; говорит, что с каждым днем чувствует себя все моложе. Говорит, что вот дождется конца спада и тогда уйдет.
— Малыш! Ты думаешь, он и правда уйдет?
— Нет, не думаю. — Он улыбнулся сестре, заставив себя говорить легко и весело. — Давай-ка закажем, а? По-моему, сегодня неплохие омары: видишь, почти все их заказывают?
— Давай. Но все-таки, твое мнение, Малыш? Ты бы дал Александру такие деньги?
— Нет, — ни секунды не раздумывая, автоматически ответил Малыш. Потом заговорил уже обдуманнее и осторожней: — Послушай, Вирджи, мне надо вначале поговорить с папой. Узнать его мнение. Он бы мог просто… да нет, вряд ли. В общем, я хочу сказать, предоставь это целиком и полностью мне. По крайней мере, Александру не придется унижаться и объяснять самому все неприятные подробности.
— Спасибо тебе, Малыш.
Малыш позвонил ей в тот же вечер и сказал, что мало чего смог добиться. Фред III отнесся к проблемам Александра с легким высокомерием и презрением.
— Ты же его знаешь, он никогда не был способен понять никого, кто живет иначе, чем он сам. — Малыш изо всех сил старался не обидеть ее. — Он совершенно не отдает себе отчета в том, как много работает Александр. Но он сказал, что, конечно, Александр должен приехать и поговорить с ним, он подумает, что мог бы предложить.