Я тянусь к хлысту и снимаю его со стены, закрывая глаза и делая глубокий вдох. Сгибая пальцы, я привыкаю к знакомому и успокаивающему ощущению кожаной рукоятки в руке. Это приносит мне спокойствие, которое так необходимо, поскольку садистские мысли взяли верх.
Я открываю глаза.
— Упрись руками в стену и не двигай ими. Иначе мне придется связать тебя.
Она делает шаг вперед, выставляя руки перед собой.
А затем я опускаю хлыст тяжелой дугой по центру спины Камиллы.
Она вскрикивает от боли и удара, ее ноги дрожат под ней, когда она царапает стену. Это не вопль, но в звуке слышна боль. Предвкушение охватывает меня, и я задаюсь вопросом, прав ли насчет Камиллы и ее предпочтений, или я ошибся три года назад.
Моя хватка становится неестественно крепкой, когда я снова хлещу ее. В этот раз звук больше похож на смесь крика и стона, из-за чего член становится еще тверже. На третий раз, я гортанно стону, когда она в ответ на моё наказание сжимает бедра вместе, и нет никаких сомнений в том, что это крики удовольствия.
— Это должно быть больно, мисс Морроне. Почему же звучит так, словно тебе приятно? — рычу, потерянный в своих больных фантазиях.
Я никогда не разговариваю со студентами во время наказания, и все же нарушаю это правило с единственной девушкой, с которой точно не должен был этого делать.
— Что Вы имеете в виду, сэр? — спрашивает она голосом слаще меда.
Я снова опускаю хлыст, и ее бедра трутся друг о друга, когда она стонет.
— Ты звучишь так, будто тебя трахают, а не хлещут.
Она ахает на это, оглядываясь на меня через плечо. Медово-карие глаза расширены настолько, что в них почти не видно карих ободков. Расширены от смеси боли и удовольствия.
— Лицом к стене, — рявкаю я, не говоря больше ни слова, пока раз за разом опускаю хлыст на ее идеальную кожу, оставляя гневные рубцы.
Садист внутри меня теряется в этом моменте, рисуя картину на ее неиспорченной, без единого пятнышка коже. Боль может быть формой искусства, или, по крайней мере, для меня это всегда было так. Кожа — мой холст, а кровь — мои краски.
— О, Боже, — ворчит Камилла, когда ее бедра, кажется, содрогаются. И тогда я понимаю, что она кончила от боли, так как вижу, как по внутренней стороне бедра стекает влага от ее возбуждения.
Это зрелище сводит меня с ума, и на этот раз я использую слишком много силы: хлыст опускается и рассекает ее прекрасную кожу, вызывая у нее резкое хныканье.
Вид крови пробуждает во мне что-то дикое и первобытное, когда я опускаю хлыст. Потребность прикоснуться к ней, размазать кровь по себе совершенно опьяняет, и ее невозможно игнорировать. И все же приходится напомнить себе, что она ученица. Запретная, недоступная и чертовски невинная для меня.
Камилла продолжает тереть бедра друг о друга, как маленькая грязная мазохистка, какой она и является, даже после того, как я порезал её. Даже после того, как испытала оргазм.
Я подхожу к ней, хотя знаю, что это плохая идея.
— У тебя идет кровь, — говорю я хриплым голосом, прикасаясь к ране.
Она внезапно выпрямляется, в ее теле чувствуется напряжение, поскольку она не осознавала, что я был так близко.
— Сэр?
— Думаю, я зашел слишком далеко.
Мой палец обводит порез, и я размазываю кровь по ее загорелой коже, мои ноздри раздуваются от желания слизать её и поглотить. Садист внутри меня отчаянно хочет вырваться на свободу и погубить эту невинную девушку.
Она смотрит на меня через плечо, глаза расширены от удовольствия.
— Не уверена в этом, — бормочет она, прикусывая нижнюю губу.
Я рычу, звук настолько животный, что зажигает страх в ее глазах. Ей следует бояться, потому что она не знает, какие садистские, греховные вещи я хочу с ней сделать.
— Ты слишком наслаждалась своим наказанием, не так ли, Камилла?
Ее ноздри раздуваются, но страх остается, когда она проводит языком по нижней губе.
— Я не понимаю, о чем Вы.
Я хватаю ее за бедро, заставляя напрячься.
— Ты точно знаешь, что я имею в виду, — трение бедер друг о друга от изысканной боли. Не думай, что я не видел. — Я остро осознаю, что она полуобнажена, и желание сжать ее грудь и ущипнуть за соски очень соблазнительно, но я сопротивляюсь. — Я видел всё, — бормочу, давая понять, что прекрасно понимаю, что она кончила от боли.
Камилла вздрагивает, ее щеки становятся темно-красными, когда она отводит от меня взгляд.
— Со мной что-то не так.
Мои пальцы двигаются вверх и вниз по порезу на ее коже, размазывая кровь по прекрасному холсту. Я подношу испачканные кровью пальцы к губам и со стоном облизываю их.
— Восхитительно, Камилла.
Она оглядывается на меня, глаза расширяются, когда она видит, что я слизываю ее кровь.
— С тобой абсолютно всё так.
Ее ноздри раздуваются, и, кажется, что страх и желание вступают в войну в ее глазах. Каждая эмоция борется с другой за доминирование, но именно этот страх возвращает меня к реальности. Эта девушка — студентка, черт возьми.
Я убираю руку с ее кожи и делаю шаг назад, поднимая лифчик и рубашку.
— Твое наказание окончено, Камилла. — Я сую вещи ей в руку и отворачиваюсь. — Надеюсь, ты сможешь найти выход.
— Да, сэр, — говорит она, её голос звучит тонко и надрывно из-за моей спины.
Я, не оглядываясь, выхожу из подвала и возвращаюсь в свой кабинет, понимая, что позволил этой встрече выйти из-под контроля. Если она снова придет ко мне, я не смогу наказать ее, только не так. В противном случае, боюсь, что не смогу удержаться от того, чтобы поступить с ней по-своему.
Глава 5
Камилла
Кафетерий переполнен, потому что я опоздала на завтрак. Мои подруги уже сидят за нашим обычным столом. Я пробираюсь сквозь толпу и беру поднос с блинчиками, прежде чем присоединиться к ним.
Я сажусь на свое обычное место, морщась при этом.
— Все еще болит? — Спрашивает Адрианна, замечая мой дискомфорт.
— Да. — Киваю, отправляя в рот вилку с едой. Прошло уже пять дней после моего наказания от Ниткина, но синяки, которые он нанес на этот раз на моей спине, гораздо хуже тех, что были, когда я училась в девятом классе, а порез только-только заживает. — Думаю, он стал немного грубее с тех пор, как меня посылали к нему в последний раз.
Ева прочищает горло.
— Телесные наказания Ниткина — это варварство, если хотите знать мое мнение.
Нат качает головой.
— Чего ты ожидаешь от такой школы, как эта?
— Тебе действительно не стоило так заступаться за меня перед тренером.