— И?
— Больше пока ничего не известно. Но если верить Берту, Ганс регулярно ее навещает.
— Какую же, черт возьми, власть она имеет над ним? Судя по всему, он ни одной женщине не был верен больше недели.
— Мы не знаем. Но в нашем случае ничем пренебрегать нельзя.
— Особенно учитывая то, что пока у нас нет ни малейшей зацепки, — буркнул Макс, бессильно обмякнув в кресле.
— В качестве последнего довода вы можете предложить Гансу права частичной опеки.
— То есть заплатить за детей? Марками или фунтами?
— Если понадобится.
Макс сел прямее и восхищенно уставился на Тома.
— Если понадобится, значит, заплатим.
— Кстати, вы виделись с княгиней после ее отъезда из Лондона? Откуда вы знаете, что она испытывает к вам прежние чувства? — Поверенный поджал губы, хлопотливо передвинул бумаги и неловко откашлялся. — Хочу сказать… то есть… Что, если она передумала?
Бедняге, очевидно, было так не по себе, что Макс улыбнулся, впервые за весь день.
— Кто ей позволит!
— Значит, в атаку? — хмыкнул Том.
— Чертовски верно, и я намерен победить! — воскликнул Макс, энергично вскакивая. — Плевать мне на препятствия и законы! Я не проигрываю!
Выйдя из конторы, Макс снова осознал, что впереди ждет долгая борьба. Долгая и тяжелая.
Он побрел по Пиккадилли, равнодушный к холоду и резкому ветру, снова перебирая в памяти полученные сведения, пытаясь найти выход из тупика и обойти непрошибаемые брачные законы.
Он телеграфировал семье в тот же день, когда Кристина покинула Лондон, и коротко объяснил причину своего решения остаться в Англии. С тех пор он часто отправлял более подробные письма и получал такие же длинные ответы.
«Если ты любишь ее, значит, полюбим и мы, — писала его мать. — А если тебе нужна наша помощь, мы с Селией и Тедом приедем в Англию».
«Нам будет не хватать тебя на Рождество», — гласила последняя телеграмма, и на следующий день в его дом доставили дюжину свертков. Все они валялись на полу в его кабинете: настроение было непраздничным; Макс так и не поставил елку, тем более что он все равно собирался в Силезию на Рождество. Но сегодняшние новости Тома были особенно обескураживающими. Все это время они считали, что один из местных судей может отнестись благосклонно к их делу. И вот теперь тот пошел на попятный.
Макс так глубоко задумался, что очнулся, только когда кто-то дернул его за рукав. Оглянувшись, Макс увидел маленького грязного оборванца, жалобно на него смотревшего.
— У вас туфли запылились, сэр. Всего два пенни, и я отполирую как зеркало!
Парнишка дрожал от холода в своих лохмотьях. Разбитые башмаки были подвязаны веревочками.
— Сколько тебе лет? — осторожно спросил Макс, тронутый видом ребенка, почему-то напомнившего ему детей Кристины. Они, вероятно, одного возраста, хотя фортуна отнеслась к ним по-разному.
— Я не какой-то несмышленыш, сэр. Достаточно вырос, чтобы работать.
Он увидел страх в детских глазах.
— Здесь ужасно дует, — стараясь говорить спокойно, заметил Макс и показал на церковь в нескольких ярдах от того места, где они стояли. — Там и почистишь мне туфли.
Тяжелые резные двери по крайней мере защищали от порывов ветра, и Макс попытался разговорить мальчишку:
— Как сегодня бизнес?
— А что вам нужно знать?
Парнишка настороженно отступил.
— Я ничего плохого тебе не сделаю.
— Бизнес как бизнес. Ни шатко ни валко, — проворчал он.
Джонни, по словам Кристины, было одиннадцать, Фрицу — девять. Первый серьезный, второй — настоящий озорник. У этого же мальчишки вряд ли есть время для забав.
— У тебя есть семья?
— А зачем вам?
Макс пожал плечами:
— Просто так.
Может, это меланхолия так на него действует, поэтому он вдруг озаботился судьбой нищих детей.
Парнишка поколебался, решая, стоит ли откровенничать, но, пораженный неподдельной добротой, светившейся в глазах Макса, все же ответил:
— Моя мама дома с младшими.
— А отец?
Станет ли он когда-либо прежним, удивлялся Макс. Ничего не скажешь, новые ощущения для человека, для которого сама мысль об отцовстве была неприемлема.
— Не помню, когда его и видел, — пренебрежительно бросил мальчик. — Да это ничего. Я сам могу позаботиться о маме и малышах куда лучше, чем он.
— Бьюсь об заклад, так оно и есть.
Неожиданно на глазах парнишки выступили слезы. Он поспешно отвернулся.
— Мне тоже приходилось себя жалеть, — заметил Макс, вынимая из кармана платок и протягивая ему. — Так что я хорошо тебя понимаю.
— У шикарного джента вроде вас нет причин кукситься, — пробормотал парень, вытирая слезы грязными руками и оставляя на щеках причудливые разводы.
«Устами младенца», — подумал Макс.
— Ты прав, действительно нет.
— Так что, почистить вам туфли? — резко спросил мальчик, застыдившись своей слабости.
— Валяй, — кивнул Макс, ставя ногу на небольшой ящик.
Парнишка работал быстро. Тощие ручонки оказались на удивление сильными. Закончив, он выпрямился и объявил:
— С вас два пенса.
Макс вручил ему гинею. Они вышли на тротуар под студеный ветер. Макс, видя безысходную тоску в глазах мальчика, вспомнил о своем большом уютном доме, о приближавшемся Рождестве.
— Хочешь работать у меня? — вдруг спросил он.
— А что требуется делать?
Снова эта настороженность!
— Мне нужен человек, который помогал бы моему камердинеру чистить обувь. Пять фунтов в неделю плюс жилье для твоей семьи.
— Вы ведь насмехаетесь, верно? Пять фунтов! Неслыханно!
Макс покачал головой:
— Я серьезно. Мой камердинер Дэнни был еще моложе тебя, когда стал у меня работать. Над конюшней есть помещение, которое как раз подойдет для твоей семьи. Сколько у тебя братьев и сестер?
— Шестеро.
Но мальчик все еще колебался, не веря такому великодушию.
— Никто ничего не дает просто так.
— Я ничего и не даю просто так. Придется отрабатывать свое жалованье.
— Работы я не боюсь, — заверил мальчик, с подозрением взирая на Макса.
— Вот и хорошо. Пойдем со мной, я познакомлю тебя с Дэнни и остальными слугами.
— Мама ждет меня дома.
Значит, хочет предупредить, что его хватятся, на случай если Макс имеет на него какие-то гнусные виды.
— Я живу недалеко отсюда и предлагаю тебе работу, только и всего.
— Пожалуй, можно поглядеть…
Его осмотрительность была вполне понятна: в этом мире чудес не бывает.
Но Рождество — время чудес, и после того, как Дэнни взял юного Неда под свое крыло, а кухарка накормила его до отвала, после того, как Макс и Дэнни отправились в темный подвал, служивший домом для восьмерых бедняг, и после того, как рыдающих благодарных Оуэнов в экипаже Макса перевезли на новую квартиру над конюшней, даже Нед поверил в чудеса.
Гораздо позже, когда Оуэны наконец устроились на новом месте, Макс сидел в кабинете, пил и думал о Кристине — с некоторых пор его обычное занятие по ночам. Не в силах уснуть, он отправился на прогулку и, добравшись до церкви, где встретил Неда, открыл дверь и ступил внутрь. Неожиданный покой снизошел на него, словно этот полутемный дом Господа предлагал немедленное спасение для его мятущейся души.
Макс поразился тому, что с ним происходило. Высокие, взметнувшиеся к небу своды, ряды цветных витражей в готических окнах казались мистическими и нереальными в лунном свете. Будто сама вечность говорила с ним.
Вдалеке, у самого алтаря что-то сверкнуло. Макс направился туда, влекомый крохотным огоньком. Подойдя ближе, он увидел одинокую свечу, горевшую среди уже успевших погаснуть. Да и ее пламя колебалось, готовое вот-вот исчезнуть.
Как его надежда.
Он так и не понял, что подтолкнуло его: возможно, шутливое обещание поставить свечку в честь возвращения Кристины или отчаянная мечта о возрожденной надежде, но он стал зажигать свечи одну за другой, ряд за рядом, пока церковь не засияла огнями. Желтоватый свет вырвал из мрака фигуру Мадонны с младенцем. Макс долго смотрел на олицетворение материнской любви, вспомнив о Кристине и ее детях, о муках, которые она была готова вынести ради них, о боли, которую она испытает, потеряв их, и неожиданно для себя помолился за их счастье. Потом, опустошив карманы, засунул все найденные деньги в кружку для пожертвований и долго смотрел на мерцающие язычки свечей. На сердце стало легче, снова вернулась уверенность в успехе затеянного дела.