В доме горела лампа под цветным колпаком. Огонь ее был спущен так низко, что я едва мог разглядеть довольно большую переднюю, увешанную картинами. В полумраке я заметил, что дверь нам отворил маленький, невзрачный, сутуловатый человек средних лет. Когда он повернул к нам свет, я увидел, что он был в очках.
— Это мистер Мелас, Гарольд, — сказал он.
— Да.
— Отлично! Отлично! Надеюсь, м-р Мелас, вы не рассердились, что мы не могли обойтись без вас. Если вы хорошо отнесетесь к нам, то не пожалеете, если вздумаете сыграть с нами какую-нибудь штуку, то… да хранит вас Бог.
Он говорил отрывисто, нервно, хихикая между словами, но почему-то он внушил мне больше страха, чем мой спутник.
— Да что вам от меня нужно? — спросил я.
— Только, чтобы вы задали несколько вопросов одному греку, который в гостях у нас, и затем передали бы нам его ответы. Но спрашивайте только то, что вам скажут, или… — тут он опять нервно захихикал, — лучше бы вам было не родиться.
С этими словами он отворил дверь и ввел меня в комнату, по-видимому, роскошно убранную, но тоже плохо освещенную единственной, полуспущенной лампой. Комната была большая и, судя по тому, что мои ноги утопали в коврах, очевидно, богато меблированная. Мимоходом я видел бархатные стулья, высокий белый мраморный камин и, как мне показалось, с одной стороны его набор японского оружия. Под самой лампой стоял стул; пожилой человек указал мне на него. Молодой вышел из комнаты и быстро вернулся через другую дверь, ведя за собой джентльмена, одетого во что-то вроде халата. Джентльмен медленно подходил ко мне. Когда он вошел в круг слабого света от лампы, я содрогнулся от ужаса при виде его. Он был смертельно бледен и страшно истощен. Его выпуклые глаза сверкали, как у человека, дух которого сильнее плоти. Но что поразило меня больше всех признаков физической слабости, — это то, что все его лицо было покрыто полосами липкого пластыря, скрещивавшимися между собой; такая же большая дорожка пластыря была перекинута через рот.
— У тебя аспидная доска, Гарольд? — крикнул пожилой, когда вошедшее странное существо скорее упало, чем село на стул. — Руки у него свободны. Ну, дай ему грифель. Предлагайте ему вопросы, м-р Мелас, а он напишет ответы. Прежде всего спросите его, готов ли он подписать бумаги.
Глаза незнакомца вспыхнули.
— Никогда, — написал он по-гречески на доске.
— Ни на каких условиях? — спросил я по приказанию нашего тирана.
— Только в том случае, если я увижу, что ее венчает мой знакомый греческий священник.
Пожилой захихикал язвительно.
— Вы ведь знаете, что вас ожидает в таком случае?
— Лично мне все равно.
Наша странная беседа была частью в устном, частью в письменном виде. Несколько раз я должен был предложить ему подписать бумагу и несколько раз передавал его негодующий ответ. Но скоро мне пришла в голову удачная мысль. Я стал прибавлять свои слова к каждому вопросу, сначала невинного свойства, чтобы убедиться, не понимает ли по-гречески один из наших компаньонов. Когда же я увидел, что они даже и не подозревают, я начал более опасную игру. Вот, приблизительно наш разговор.
— Ваше упрямство только повредит вам. Кто вы?
— Мне все равно. Я иностранец.
— Вы сами навлекаете беду на себя. Сколько времени вы здесь?
— Пусть будет так. Три недели.
— Состояние никогда не перейдет к вам. Чем вы больны?
— Оно не перейдет к негодяям. Они морят меня голодом.
— Вы будете свободны, если подпишете. Кому принадлежит этот дом?
— Я никогда не подпишу. Не знаю.
— Этим вы не окажете ей услуги. Как ваше имя?
— Пусть она сама мне скажет это. Кратидес.
— Вы увидите ее, если подпишете. Откуда вы?
— Так, значит, я никогда не увижу ее. Из Афин.
Еще бы пять минут, мистер Холмс, и я подкопался бы под всю эту историю и под самым носом у них. Следующий вопрос уяснил бы мне все, но в это мгновенье открылась дверь и в комнату вошла женщина. Я разглядел только, что она была высокого роста, грациозна, с черными волосами и в каком-то свободном белом платье.
— Гарольд! — сказала она по-английски с иностранным акцентом. — Я не могу оставаться дольше; так скучно оставаться одной, о… о, боже мой, это Павел!