Дверь открылась. Шум моря снова ворвался в кафе; руки и ноги мерзли. Я еще больше съежился в своем углу и, плотнее завернувшись в пальто, почувствовал себя вновь на вершине блаженства.
«Зачем уезжать, — думал я. — Мне так хорошо здесь. Растянуть бы эту минуту на годы».
Я разглядывал этого странного человека, сидевшего напротив. Его глаза смотрели на меня неотрывно, маленькие, круглые, совсем черные, с сеточкой красных жилок на белках. Я чувствовал, с какой жадностью они меня изучают.
— Итак, что же было дальше? — спросил я.
Зорба снова передернул костлявыми плечами.
— Оставь это, — сказал он. — Лучше дай сигарету.
Я дал ему закурить. Зорба достал из кармана жилетки огниво и зажег фитиль. Затянувшись, он полузакрыл глаза от удовольствия.
— Ты был женат?
— Я же мужчина, — ответил он с раздражением, — иначе говоря, слепец. Как и все, бросился очертя голову в эту ловушку. Женившись, я покатился по наклонной плоскости: стал главой семейства, построил дом, у меня родились дети. Одним словом, куча неприятностей. Но будь благословенна сантури!
— Ты играл дома, чтобы забыться от неприятностей?
— Эх, старина! Сразу видно, что ты ни на чем не умеешь играть! Что это ты мне заливаешь? Дома — что?
Тоска, жена, дети. Надо думать о еде, одежде, о завтрашнем дне. Ад! Нет, нет, чтобы играть на сантури, надо быть в настроении и не думать о невзгодах. Когда моя жена говорит без остановки, как же, сыграешь тут на сантури, тогда не до веселья. Если дети плачут от голода, попробуй поиграй. Чтобы играть на сантури, нужно думать только об игре и ни о чем другом, понятно?
Мне было ясно, что Зорба оказался тем человеком, которого я так долго и безуспешно искал. Грубоватый, с живым сердцем, волчьим аппетитом и широкой душой.
Смысл таких понятий, как искусство, красота, любовь, чистота, страсть этот трудяга раскрыл мне в самых простых, обыденных выражениях.
Я смотрел на его нервные руки, хорошо владевшие киркой и сантури, корявые, в мозолях и шрамах. Осторожно, с нежностью, словно раздевая женщину, развернули они сверток и достали старую сантури, отполированную за долгие годы, с множеством струн и украшений из меди и слоновой кости, с кистью из красного шелка. Крупные пальцы гладили ее, медленно, со страстью, будто ласкали женщину. Затем они снова завернули ее, как укрывают от холода любимую.
— Вот какая она, моя сантури! — тихо сказал он, положив ее осторожно на стул.
А в это время матросы сдвигали свои стаканы и раскатисто хохотали. Старший из них дружески хлопнул капитана Лемони по спине:
— Ты здорово струхнул, не так ли, капитан? Признавайся! Один Бог знает сколько свечей ты пообещал поставить Николаю Угоднику.
Капитан нахмурил густые брови.
— Клянусь морем, братва, когда я поглядел смерти в лицо, я не думал больше ни о Богородице, ни о Николае Угоднике! Я повернулся в сторону Саламина, и, думая о своей жене, кричал: «О, моя милая Катерина, если бы я мог сейчас оказаться с тобой в постели!»
Матросы вновь прыснули, а капитан Лемони смеялся вместе со всеми.
— Скажи, пожалуйста, что за странное существо человек! — сказал он. — Ангел смерти с мечом в руках вьется над головой, а его мысли только об одном, именно о том, и ни о чем другом. Вот ведь! Черт бы его побрал, свинью этакую! Капитан хлопнул в ладоши.
— Хозяин! — крикнул он. — Неси выпить на всю компанию!
Зорба слушал навострив свои большие уши. Он обернулся, посмотрел на матросов, затем на меня.
— О чем это «об одном»? — спросил он. — Что рассказывает этот тип?
Внезапно он понял и привскочил.
— Браво, старина! — крикнул он восхищенно. — Эти моряки знают толк. Наверное потому, что они день и ночь наедине со смертью. — Он замахал в воздухе своей большой лапой.
— Хорошо! — сказал он. — Но это совсем другая история. Вернемся к нашей: я остаюсь или же мне уходить? Решай.
— Зорба, — сказал я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не броситься ему на шею, — Зорба, я согласен! Ты поедешь со мной. У меня лигнитовая шахта на Крите, ты будешь смотреть за рабочими. А по вечерам можно будет растянуться на песке вдвоем — у меня нет никого на свете ни жены, ни детей, нет даже собаки — мы будем есть и пить вместе. А потом ты будешь играть на сантури…
— …Если будет настроение, ты слышишь? Работать на тебя, это сколько угодно. Я твой человек, но сантури — другое дело. Это как дикое животное, которое гибнет в неволе. Если я буду в настроении, я сыграю и даже спою. И станцую зейбекико, ассапико, пендозали, однако я тебе прямо скажу: нужно, чтобы я был в настроении. Хорошие друзья считаются друг с другом. Если ты будешь меня заставлять — это будет конец. В таких вещах — ты должен знать — я настоящий мужчина.