Затем ведьма затихла. Прошло десять минут, потом двадцать, потом целый час. Тогда Грейс услышала из ящика мягкий хруст, и больше ничего.
Примерно в 3:30 утра она осмелилась повернуть ключ и открыть крышку.
Ведьма уже сжалась и не двигалась, а её чёрное мешковатое одеяние густо покрылось белым блестящим инеем.
— Она умерла? — спросила Дэйзи, тревожно заглядывая за край ящика.
— Не знаю. Надеюсь.
Грейс осторожно протянула руку и коснулась ветвеподобных волос ведьмы. Те оказались такими ломкими, что три или четыре пучка тут же отпали.
После некоторого колебания она взялась за костлявую ведьмину руку. Выкрутила её — та хрустнула и отвалилась. Упала на пол и разлетелась на множество кусочков.
Почувствовав прилив смелости, она нырнула в ящик обеими руками и ухватилась за тело ведьмы. Оно с хрустом разваливалось — будто состояло лишь из сгоревших и замороженных газет. Голова и таз отпали, и перед Грейс остался лишь морозильный ларь, усыпанный чёрным пеплом.
— Кажется, мы убили её, милая, — сказала она Дэйзи, отряхивая пепел с ладоней. — По-моему, мы избавились от неё насовсем.
Она опустила крышку и заперла ящик, а потом взяла Дэйзи на руки и отнесла наверх в её комнату.
— Можно я сегодня с тобой посплю? — спросила её Дэйзи.
— Я сама хотела тебя об этом спросить. Но я не хочу видеть Анку у себя в спальне.
— Но ей же будет так одиноко!
— Нет, не будет. Она может поспать в твоём шкафчике с остальными куклами.
— Но…
— Нет, Дэйзи. Мне кажется, её надо получше почистить. Там, где я её нашла… ну, там было очень много микробов. Там все болели воспалением лёгких, не так давно, и я не хочу, чтобы ты тоже заразилась.
Она уложила Дэйзи в её кроватку и поцеловала её.
— Всё в порядке. Я оставлю свет на лестнице. А потом спущусь и запру кладовку, хорошо?
— Скажи Анке, что мы увидимся с ней утром. Поцелуй её от меня.
— Хорошо, милая.
Грейс спустилась по лестнице. У двери в кладовку она остановилась и немного постояла — и лишь затем вошла. Морозильник был по-прежнему надёжно заперт. Она постучала по крышке, но ответа не последовало. Она не знала, что делать с пеплом Бабы-яги, но собиралась подумать над этим утром.
А пока вышла в гостиную и открыла входную дверь. Ночь стояла тихая, прохладная и ясная, сквозь дубовые ветви проглядывала прибывающая луна. Она пересекла лужайку перед домом и оказалась на противоположной стороне улицы, где не было ничего, кроме деревьев и колючих зарослей.
Она подняла Анку перед собой и теперь отчётливо увидела, что кукла выжидающе смотрела на неё своими узкими глазами, будто спрашивая: «Что ты сделаешь со мной теперь, Грейс?». Может, поэтому бабушка Габриэлы наставляла её никому не позволять фотографировать Анку. Всякий, кто их увидел бы, сразу бы понял, что кукла могла менять выражение лица, и какая-нибудь суеверная нянька забрала бы её у девочки.
Анка служила для Габриэлы защитой от Бабы-яги, но её сила не была безграничной. Внутри Анки теперь скопилось столько кошмаров, что она стала более опасной для детей, чем чумная крыса.
Многие вопросы по-прежнему оставались без ответов. Зачем Баба-яга убила Габриэлу? Если это действительно она затащила её в лес и обглодала её тело, то сделала ли она это просто от голода? Или хотела заставить Грейс унести её из Тенистого приюта внутри Анки, чтобы получить возможность кормиться здоровыми детьми вместо слабых, недоедающих и больных шизофренией?
Разве могла она найти более невинный способ подобраться поближе к детям, как спрятаться внутри фарфоровой куклы?
Грейс не знала, что из этого было правдой, а что вымыслом. Если подумать, все это было безумием и больше походило на детские сказки. Но и ведьма в её морозильнике была безумием, и если в Анке оставался хоть какой-нибудь след Бабы-яги, ей нельзя было позволить вернуться вновь.
— Dobra noc, Анка, — сказала она и, замахнувшись, изо всей силы забросила её в колючки.
Через неделю с небольшим Майк Феррис вернулся с утренней пробежки, отвязал своего боксёра по кличке Али и вошёл на кухню.
— Ух! — сказал он Маргарет, стягивая с себя ветровку. — Там так холодно, что белкам, наверное, отморозило все яйца.
— Майк, — шикнула на него Маргарет. — Только не при Эбби!
Трёхлетняя Эбби, сидевшая в своём кресле, возилась с тарелкой манной каши.
— Яйца! — повторила она и задёргала ножками. — Яйца!
— Вот видишь? — сказала Маргарет. — Дети чувствуют всякие грубости.