Кевин сел за кухонный стол. Он чувствовал дикий холод и сдавленность, как будто шок от встречи с умирающим каким-то образом сделал его ещё меньше, чем он был прежде.
Почему мужчина ему улыбнулся? Неужели что-то — ну хоть что-то на свете — может заставить улыбаться утопающего человека с выпущенными кишками?
Кевин зашёл в магазин сладостей за пачкой сигарет «Ротманс» по двадцать штук и был приятно удивлён тем, что магазин почти не изменился. Застеклённый прилавок с «летающими тарелками», анисовыми драже и лакричными палочками стоял на том же месте; гораздо ниже и меньше размером, чем в детстве, но все тот же.
За кассой работала другая женщина: рыжеволосая на этот раз, с усыпанными веснушками руками; на полочке позади неё стоял телевизор, показывали скачки в Редкаре. Но запах был тот самый; и, хотя движение стало в десять раз оживлённее, дорогу так и не расширили; и река текла всё столь же тёмная и таинственная, как и во времена его детства.
— Я жил тут. Много лет назад, — сказал он рыжей продавщице. — Прямо за рекой, Браунлоу-лейн, три.
Рыжая улыбнулась.
— А я сама из Барнсли.
Он вышел из магазина сладостей, и колокольчик звякнул у него за спиной. Воздух на улице пах дождём. Кевин перешёл дорогу, остановился возле реки и закурил. Он подумал: интересно, ниже за запрудой ещё водятся те странные рыбы, у которых будто есть руки и ноги?
Тридцать лет. Впервые за тридцать лет он вернулся в Грейт-Эйтон. Вскоре после его отъезда мама познакомилась с капитаном торгового судна, а умерла она — кто бы мог подумать? — в Халле. Он стоял бок о бок с капитаном, пока мама исчезала в печи крематория под гимн «Старый крест». От капитана сильно пахло мазью для груди «Вик». Они пожали друг другу руки, а потом Кевин первым же поездом вернулся в Лондон, к своей работе в страховой компании «Перл», к однокомнатной квартире в Ислингтоне, прямо за углом района Эйнджел.
На этой неделе он работал над страховым случаем в Миддлсборо. Он терпеть не мог Миддлсборо, его серые индустриальные пустоши, мясные магазины, в которых не продавалось ничего, кроме свиной грудинки, и клубы для людей рабочего класса, где выступали несуразные рок-н-ролльные группы и подавались пинты горького в прямых стаканах. Он приехал в Грейт-Эйтон на денёк, чтобы просто вдохнуть запах болот и ощутить мягкое тепло йоркских каменных дорожек.
Он докурил сигарету и бросил окурок в реку. Посмотрел на часы. Финальное совещание с экспертами по оценке ущерба назначено на пять. Пора бы ему возвращаться. Кроме того, начинался довольно сильный дождь: шёпот капель в траве, круги циркулем на воде.
Он собирался перейти дорогу, как вдруг увидел маленького мальчика, который бежал по дорожке, бежал без оглядки. На нем была школьная кепка и фланелевые штанишки, школьный портфель подпрыгивал у него за спиной. «Ты только глянь на этого бедняжку, — подумал Кевин. — Бежит домой на всех парах, прямо как я когда-то».
Мальчик пробежал мимо магазина сладостей, на мгновение замешкался, а потом рванул через дорогу. Грузовик с углём посигналил ему, и водитель выкрикнул в окно:
— Ах ты мелкая козявка! Ещё б чуть-чуть, и ты бы помер!
И тут Кевин, к своему ужасу, увидел, почему мальчик так торопился. Из тёмного закоулка вслед за ним вынырнуло огромное тёмное существо, раздувающееся, словно плащ фокусника. Оно проскользнуло по мостовой с негромким скрежетом, пересекло дорогу и стало преследовать мальчика вдоль берега реки.
Кевин застыл. А потом тоже побежал. Он был не в форме, слишком много курил, но нёсся со всех ног, насколько хватало сил. Существо уже почти догнало мальчика, вскинуло одну руку, на которой медно блеснули острые бритвы когтей.
— Кевин! — крикнул Кевин. — Кевин!
Существо заурчало, всколыхнулось и тут же обернулось. Кевин стремглав бросился прямо на него. Оно было чёрным, холодным, а его дыхание окатило Кевина холодом, словно из открытой морозилки.
Кевин увидел его глаза: злобные, прищуренные, гнойно-жёлтые. Глаза, которые и раньше глядели на него в ночных кошмарах. Он услышал негромкий торжествующий рык, скрежет зубов.
— О боже, — выпалил Кевин. — Это всё взаправду.
Когти прошли сквозь жилет, рубашку, майку, кожу, жир, мышцы. Такие острые, что Кевин их даже не почувствовал. Он висел в воздухе, словно на крюке, и мотался из стороны в сторону до тошноты. А потом рухнул на берег реки, в траву. Покатился, слепо, беспомощно, в воду.
Вода была страшно холодной. Он был даже этому рад, потому что боль уменьшилась, хотя чувство, когда вода стала затекать в разорванный живот, было не из приятных.