Генри Уолтерс постучал в дверь и, когда Леонард открыл, выпалил:
— Извини, старик, опоздал! Вчера вечером в клубе был праздничный ужин, и я, похоже, перебрал с бренди!
— Забудь. — Леонард прошёл следом за ним по коридору в студию. — Я сам не встаю раньше половины десятого. Всю ночь что-то снилось, а спал как бревно.
— Ты ж знаешь, что это значит, а?
— Скорее всего — что мне, по твоему примеру, не худо бы пропустить перед сном пару стаканов бренди.
Он помог Генри выбраться из пальто-кромби с бархатным воротником, повесил его за дверь студии.
— Нет, — ответил Генри. — Это признак того, что тебе чего-то в жизни не хватает. Что-то тебя гнетёт. Вот почему снятся сны. Мне как-то снилось, что я Генрих Восьмой. Честно — Генрих Восьмой! Ночь за ночью снилось, что я ем куриные ножки и бросаю кости через плечо! Приказываю отрубить головы тем, кто меня бесит, ну и все такое! А потом меня избрали председателем гольф-клуба, и сон пропал.
Леонард подумал о Касе, как она смотрела на него со слезами в глазах, умоляя не покидать её, но ничего не сказал. Генри пошёл к креслу с высокой спинкой, в котором позировал для портрета, а Леонард направился к шкафу, где хранил краски, кисти и бутыли с льняным маслом.
Студия представляла собой оранжерею, пристроенную с тыла к разделённому надвое викторианскому особняку. Панели на крыше были выкрашены белым, чтобы отражать солнечный свет, поэтому оранжерея была похожа на нарисованную. Загромождённая полудюжиной мольбертов, холстами и реквизитом, который Леонард использовал для написания портретов. За годы работы он обзавёлся пузатой этрусской вазой с пурпурными страусовыми перьями, старинной виолончелью, мягким одноглазым лабрадором и даже человеческим черепом (который идеально подходил, чтобы рисовать портреты начинающих актёров, которые хотели быть похожими на Гамлета).
— Боже мой! — произнёс Генри, устраиваясь в кресле. — Это твоя новая модель? Ничего себе красавица!
Леонард, подняв руки, пытался влезть в измазанную красками блузу.
— Ты о чем? — спросил он.
— Об этой девчонке!
Генри кивнул на мольберт, который стоял вполоборота, но Леонард со своего места не видел, что на холсте. Вопрос слегка выбил из колеи: он не помнил, чтобы начинал новую картину, да и модель не нанимал уже месяца два.
Он расправил блузу, взял палитру и кисти и пошёл посмотреть, о чем говорит Генри. Картина на мольберте была неоконченной, но это, без сомнения, был его собственный стиль — эскиз, сделанный итальянским карандашом и набросанный сухой плоской кистью.
Обнажённая девушка сидела в кресле, в котором сейчас расположился Генри. Лицо было пока неразличимо, хотя нанесённые штрихи подсказывали, что у неё широкие, выступающие скулы. Однако о личности больше говорила растрёпанная светлая шевелюра. Её он уже нарисовал в цвете, использовав технику сграффито, чтобы придать волосам тонкую текстуру.
— Не отказался бы посмотреть, когда она в следующий раз придёт попозировать! — усмехнулся Генри.
Леонард молча уставился на картину. Это была Кася. Больше некому. Но когда он начал её рисовать и как? У него было множество её фотографий, но она никогда не посылала ему фото себя обнажённой, да он её и не просил — даже не надеялся на это.
Пять месяцев назад она отправила запрос в друзья на его странице в «Фейсбуке» — «Леонард Слатер, художник и иллюстратор». Она написала, что работает библиотекарем и уже давно восхищается его иллюстрациями, особенно теми, которые он нарисовал для польского издания «Алисы в Зазеркалье». Прежде чем добавить её в друзья, он просмотрел её страницу — как делал всегда — и был поражён фотографией в профиле, до того она оказалась привлекательной — эти растрёпанные волосы и лукавые глаза…
Он написал ей, она ответила, и за последующие недели и месяцы общение между ними становилось все теплее, пока они не начали переписываться каждый день. Оказалось, что она замужем за бухгалтером по имени Бартек, но говорила, что за три года супружества муж относится к ней все холоднее и безразличнее. По её словам, она чувствовала себя «сломанной». Ей нужен был кто-то, кто снова заставит её ощутить целостность и будет ценить.
Он мечтал с ней встретиться, но ограничения, вызванные пандемией ковида, сделали путешествие в Польшу почти невозможным.
Он ещё смотрел на обнажённую на холсте, и тут услышал Генри:
— Соберись, старик! Рисовать-то будешь? Извини, что опоздал, но я не могу весь день тут сидеть!