— Раскопки, — терпеливо ответил Дэн. — Археологические раскопки. Когда мы закончим, у нас будет достаточно чёткое представление о том, как выглядел театр “Глобус”.
— В самом деле? — спросил водитель, когда они проталкивались сквозь обеденные пробки. — А зачем это вам надо?
Впервые Дэн не нашёлся, что ответить. Может быть, и правда не было никаких причин. Возможно, он искал не что иное, как живое доказательство того, что прошлое действительно существовало, и что люди тогда знали то, что уже забыто до тех пор, пока вновь не будет найдено.
Он не мог спать. Ему казалось, что он лежит на боку в серой блестящей грязи. Он замёрз, но не мог придумать, как согреться, а кто-то называл его имя.
Он сел и включил ночник. Как обычно, другая сторона кровати пустовала. Маргарет не захотела поехать с ним в Лондон, она ненавидела этот город. Он не винил её за это. В данное время года здесь было сыро, дорого и одиноко — тёмная столица мрачной, усталой культуры. И на каждом шагу возвышались чёрные бронзовые статуи строгих, эксцентричных, давно умерших людей.
Некоторое время он читал книги, которые ему удалось найти в Кенсингтонской библиотеке. “Жизнь и творчество Шекспира ” П. Александера, “Шекспир в “Глобусе” Найджела Фроста и увлекательную монографию Дадли Мэнфилда “Акционер ”. К 1598 году, когда был построен театр “Глобус”, Шекспир уже стал одним из самых преуспевающих актёров-драматургов в стране, являясь также совладельцем и акционером театра.
Кое-что в книге Мэнфилда показалось Дэну странным и интригующим. Там несколько раз приводились ссылки на детей-близнецов Шекспира — Хамнета и Джудит, и на то, как Хамнет умер в 1596 году в возрасте 11 лет — трагедия, которую Шекспир назвал «моей расплатой». В то же время Мэнфилд часто упоминал какой-то «Долг Шекспира», как будто тот что-то кому-то пообещал или занял у кого-то деньги. В отрывке из дневника другого актёра “Глобуса” Бена Филдинга неоднократно упоминалось об этом.
В этом году, лета 1611-го мы впервые исполнили “Бурю”, драму, в которой, как поведал Уилл, он осмелился в какой-то мере рассказать о Великом Старце, которому он дал своё обещание. Он сказал, что этот долг не сможет оплатить ни один человек, и что он отдал бы все своё богатство, дабы избежать его. Потому что обязательно придёт время, когда надо будет платить по Долгу.
Таким образом, представлялось ясным, что по какой-то причине Шекспир вступил в долговое соглашение с неким «Великим Старцем», кем бы тот ни являлся. Дэн встал с кровати и прошёл в гостиную, где хранилась его коллекция пьес Шекспира в мягких обложках. Он пролистал “Бурю” и в случайном порядке прочитал отрывки из неё, но не смог найти никаких признаков того, что Шекспир, возможно, пытался сказать о своём Долге.
Впрочем, одна фраза привлекла его внимание. «Тот, кто умирает, платит все долги».
Он вернулся к книге Мэнфилда. К 1613 году, когда сгорел “Глобус”, Шекспир почти постоянно проводил время в уединении в своём доме в Стратфорде. Однако, Бен Филдинг писал:
Уилл поведал мне тогда, что его Долг не даёт ему покоя, и что это должно быть, наконец, разрешено Им самим, любой ценой. Он должен вернуться в Саутворк, чтобы встретиться со своим Мучителем и умиротворить его. Все, что он говорил, он также записал, и отдал на хранение Джону Хемингу.
Это была последняя запись в дневнике Бена Филдинга. Согласно Мэнфилду, Филдинг исчез в ту ночь, когда произошёл пожар в “Глобусе”, и, предположительно, сгорел.
Дэн ещё раз прочитал и перечитал слова Филдинга, а затем снова выключил свет и попытался заснуть. Но все время его преследовало странное чувство, что что-то во всем этом было не так, как будто мир молча решил начать вращаться в другую сторону.
На следующее утро он прибыл на место раскопок “Глобуса” несколькими минутами позже семи. Было холодно и туманно, но дождь прекратился. Дэн открыл ворота и пробрался через глину к бытовке Холмана, засунув руки в карманы пальто.
К его удивлению, из жестяной трубы бытовки не шёл дым. Обычно утром в это время Холман заваривал чай и готовил завтрак. Ещё более странным являлось то, что дверь бытовки оказалась приоткрытой. Дэн поднялся по деревянным ступенькам и повертел головой.
— Холман? — позвал он. — Холман? Ты здесь?
Внутри помещения оказалось холодно и темно. Незаправленная кровать Холмана пустовала; на доске для объявлений шуршали рисунки и чертежи, издавая звуки, похожие на шёпот скорбящих в тёмной часовне. Плита была холодной, чайник стоял пустой и незакрытый.